Сергей Панарин - У реки Смородины

– Правый глаз мне на ярмарке выбили, когда поймали и пороли за кражу ковра. Злой попался купец и с кнутом ловкость проявил завидную, – рассказал старейший вор. – А вторую зеницу не сберег я в тюрьме. Холод, сырость, вот глаз и воспалился от выбитого левого.

– Не слишком ты удачлив в деле был, – без злобы заметил гость.

– По всем понятиям, так, – вздохнул старик. – Судьба.

Разбойник, приобщившийся тыпонских взглядов на жизнь, не винил судьбу в промахах неумехи-вора, но спорить не стал. Немощный калека угасал, и не годилось отравлять его последние дни ядом истины, которую он и сам наверняка знал.

Лютозар перешел к делу:

– Мне нужно найти колдуна. Световитом звать.

Шнырь долго думал, шепча какие-то неразличимые слова. «Уж не ворожит ли, жучара?» – обеспокоился Заруба, но старик просто копался в памяти.

– Слыхал про такого, – сказал вор. – Давно было дело, я еще в отроках ходил. Мне, честно признаться, о Световите дед поведал, да и то навроде басни. У нас такие баю-байками называют, потому что на сон грядущий сказываются.

– А посерьезнее ничего нет? – Разбойника не слишком обрадовала новость о детской небылице.

– Прости, нет, – понурил грязную голову Шнырь.

– Длинная хоть? – поморщился Заруба.

– Какой там! У нас, воров, баю-байки короткие. За день умотаешься мелочь таскать да от рассерженных лопухов бегать. Еще не лег, а уже спишь. Потому и скоротечные, да… – слепец беззубо улыбнулся, вспоминая бестолковое свое детство.

– Трави, – велел разбойник.

– Ой, что было-то бывало! Вы не поверите. И, кстати, правильно сделаете – вру я, – начал древним повествовательным порядком Шнырь. – Жил-поживал в нашем Торчке-на-Дыму беззаботный и умелый вор по имени Сварун Золотые Руки. Более ловкого парня не сыщите. В базарный день он обычно срезал столько кошелей с поясов купеческих, сколько овец в стаде у хана мангало-тартарского. Удачлив был Сварун, не попался ни разу. А уж когда он обворовал купца Колыхая!.. Знаешь ли купца Колыхая? Нет?! О, это был редкой мерзости богатей. Глядя на этого человека, каждый вспоминал самые грязные ругательства. Дела с ним имели лишь такие же мерзавцы, как он сам. И вот Сварун его ограбил трижды: утром кошель срезал, днем в клеть пробрался, где сундук стоял с богатствами, а ночью еще и с женой Колыхаевой миловался. Она, бедняжка, рада была с ладным мужиком время скоротать, а мужа только терпела. Вот таков был наш вор, в ловкачестве спорый. Сирого не обижал, зажиточного тряс.

Лютозар едва заметно улыбнулся. Он предвкушал резкий поворот в жизни «правильного» вора Сваруна и не ошибся. Чуть передохнув, Шнырь продолжил:

– Но однажды, возвращаясь ввечеру домой, увидел в толпе старика. Ковыляет старик на трех ногах, то есть на палку опираючись, а сзади болтается мошна потертая. В ней звякают три монетки. Сварун-то настолько глуздат в этих вопросах сделался, что на слух определял количество денежек и металл, из которого их начеканили. И чует наш вор – золотые там, у старика-то. Рука сама потянулась за маленькой заточечкой, и Сварун не успел сообразить, как мошна перекочевала с пояса старика за пазуху вора. Мастерство. Пришел домой, развязал, вытряхнул на стол три золотых. Хороши! Будто твои солнца светятся. Хотел невзрачный кошель выбросить, да пальцы чувствуют, что еще завалялось какое-никакое сокровище. Тряхнул вдругоряд – еще три золотых. Он опять трясти – снова сыплются! Так и тряс мошной целую ночь, пока не выронил, уставшие пальцы разжав. Чу, брат мой, не успел кошель упасть, ан исчез, словно и не было! «Да и пусть его! – думает Сварун. – Мне и той горы, что я натряс, до самой смерти хватит». А насыпалось полкомнаты, аж в рост стоять нельзя. Запустил на радостях руки в богатствие, подкинул золотые брызги монет к потолку. Любо разлетаются, сладко звенят!

Рассказчик замолчал, как бы прислушиваясь к музыке злата, потом вернулся к повествованию:

– Смотрит вор на руки, а они тоже золотом пылают! Светятся, хоть ты лучину не зажигай. Засмеялся Сварун, снова в гору монет руки запустил. Глядь, а заместо состояния драгоценного – полная каморка черепков потрескавшихся! Боги, боги мои! Руки-то золотые, да богатствие глиняное. Сильно испужался Сварун, да недолго метался. Ясное дело, колдун тот дед. Проучил, ничего не скажешь. Наука. Утром наш вор опять на ярмарку. Кошели звякающие добыл, к ночи домой принес. Открыл – батюшки! – черепки заместо денег! А руки, руки-то золотым огнем играют. Страшно сделалось Сваруну, тошно и тесно. Он расспрашивать, кто таков может статься старик. Люд разумный растолковал: «Это не иначе Световит-Двоедушник тебя покарал, живет там-то и там-то, опричь всех. Иди вымаливай прощение!» Пошел Сварун туда-то и туда-то, поклонился неклюду. «Я-то тебя давно простил в знак моего к тебе расположения передом, а к лесу задом. Но силы небесные не спешат умилостивиться, – отвечает Световит. – Нынче рыскал я в миру черным вороном, слушал речи Догоды и Позвизда. Боги-ветры говорят-де, надобно денег раздать сирым столько, сколь из кошеля натряс». Ушел Сварун и стал богатых грабить, а мошны срезанные убогим да нищим раздавать. Но одно дело натрясти, а другое добыть. Так до конца своих дней и не расплатился за долг перед богами наш Сварун Золотые Руки. Сим завершаю свою баю-байку, ты же скорее, сынок, засыпай-ка.

Как и любая другая разбойничья сказка, Шнырева басня носила сугубо прикладной характер и учила молодого воренка двум вещам: не тряси бедного и не связывайся с колдунами. Выведя эту нехитрую мораль, Заруба непроизвольно потер браслет, «подаренный» Ерусланом.

– Ладно, прими благодарность, дед. Потешил душу странника. – Лютозар положил на колено старика несколько монет. – Имей в виду, лучше бы вам сейчас же уходить. Утром – большая бойня. Вы, простофили, если Шныря бросите, дождетесь справедливой кары.

Разбойник встал и вышел, уверенный в том, что трусливые мародеры теперь с калеки будут пылинки сдувать. Медицинские знания, переданные Зарубе сэнсэем, подсказывали, что срок этот весьма недолог. К тому же какая разница, если конец света назначен на ближайший полдень?

К шести утра построились славные тридевяцкие полки перед перекрестьем Черных Колей. Славные-то они, конечно, для красного словца. Все больше самодеятельность: горожане не пойми с чем, в основном мужики, но встречались и бабы. Сильна была любовь к столице, правильный народ жил в Торчке-на-Дыму. Дружинников-профессионалов собралось три неполных сотни. Одну оставили в резерве, две другие разместили в центре, на острие атаки. Входить-то решили углом, чтобы кинжально впиться в ряды богомерзких Жрайков.