Алексей Федотов - Охота на Шишигу

— Митрофаныч! Ты куда пропал шишига ты драная! — Кричавший сплюнул на землю покрытую молодой травой. — Митрофа-а-аныч!

Кричавшему было семнадцати годков, хотя рост и плечи сделали бы честь исконному хозяину здешних мест — медведю.

— Мирофа-а-аныч! Да отзовись ты чертяка!

Тихо хрупнула ветка и парень, охнув, обернулся на звук. Из-за добротного, аршин в обхвате дуба неторопливо вышел высокий старик в драном зипуне.

— Чего орешь та, кикимора болотная? — старик переложил в левую руку старенькую свейскую фузею [1] +1 (*) Свейская — шведская (*) Фузея — ружье а правой начал ожесточенно вытряхивать из седой окладистой бороды застрявшую там солому.

— Так это. Мужики к ужину кличут, — кричавший потупил взгляд, разглядывая свои видавшие виды сапоги. — А тебя то и нет.

— Ну и? — Митрофаныч закинул фузею на плечо — Чо стоишь та как столбовина воротная, пойдем ужо.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и засеменил мелкими шагами. Парень пристроился рядом.

— Митрофаныч, а ты где хоронился то? Я ужо глотку содрал тебя звать.

— Подиж ты. Эко куда метнуло. Глотку он себе сорвал. — Усмехнулся в бороду старик. — Как зелье чертово своей глоткой пить [2] (*) Пить зелье (стар рус) — курить табак так он первой, а как покликать кого так и сорвал уж. Ты Григорий не виляй как собачий хвост, коль ус отрастил, да борода на челе мелкой порослю так уж завирать можно? А коли и спал я, так нече глотку драть.

Григорий молча шагал позади, стараясь не обгонять старика.

— Гляди у меня не балуй. А то и усов то не посмотрю — отхожу розговиной та.

Дальше шли молча, перешагивая через древние, покрытые мхом стволы поваленных старостью деревьев и обходя кучи влажного валежника. Весна вовсю вступила в свои права. На деревьях искрились мелкими изумрудами листья, молодая сочная трава местами полностью скрыла собой прошлогодние серые опадыши. Птицы, словно напившись хмельного зелья, старались перекричать друг друга.

Артель разбила лагерь на берегу мелкой, но по горному шустрой речушки. Ладно сложенные и покрытые лапником шалаши да вырытая землянка составляли все жилье семерых старателей.

Рядом с крайним шалашом, на самой границе с пологим, белого песка, берегом тлел костерок, выплескивающий жидкие струйки дыма на добротный бревенчаный стол.

Пятеро мужиков, усевшись на деревянные чурбаны жадно уплетали уху, закусывая размоченными сухарями. На столе стоял штоф зеленого стекла, но чары оставались пустыми. То один, то другой старатель бросал мрачные взгляды на кусты и вновь склонялся над едой.

На шуршание веток обернулись все и, отложив ложки, молча дожидались, пока пришедшие не займут место за столом.

Митрофаныч сел, степенно огладил бороду, истово перекрестился и взялся за ложку. Ему тут же подвинули исходящую паром плошку с густой, душистой ухой. Старшой неторопливо разлил из штофа. Выпили по одной чарке и вновь заработали ложками. Не прикоснулся к еде только старшой.

— И где тебя лешай носил?

Митрофаныч проглотил еще ложку и только после ответил.

— На шишигу охотился.

Стол гулко грохнул хохотом. Смеялись долго, до слез и колик в животе, не обращая внимания на мрачный взгляд Митрофаныча.

— Ну и чего гогочете словно гусыни.

— Ну Митрофаныч ты даешь. Чай вроде не дите неразумное чтоб в сказки то бабкины верить. Ан туда же. — Старшой с всхлипом утер набежавшую слезу.

— Да вот тебе крест. На шишугу. — От резкого движения локтем Григорий, доселе сидевший рядом, слетел с чурбака и остался лежать на земле тихо всхлипывая, икая и хихикая.

— Но но. Ты богом та не клянись, коль завирайством занялся старый.

— Да не вру я. Вот те крест — На этот раз Митрофаныч посмотрел на Григория и еще раз перекрестился.

— Ну ладно, ладно. — Штоф снова опрокинулся над чарками. — Сказывай байку то.

Митрофаныч выпил предложенного простяка, довольно крякнул и закусил ушицей. Поставил чарку на стол и вопросительно посмотрел на старшого. Тот вновь забулькал штофом.

— А что тут сказывать то. Истину сказал. На шишигу охотился. Пошел я поутру стало быть к болоту, силков на зайчишек сладить. Да не дошел.

Третья чарка отправилась вслед за товарками. Митрофаныч подобрел лицом, утер пот со лба и продолжил.

— Дык вот. Не дошел я до болота то. Иду я стало быть себе, дорогу высматриваю, а тут в небе как грохотнет…

— Да брешет он все. Дождя уж осьмой день как нет. — Григорий поставил чурбак и уселся, отряхивая сор с колен. И тут же вновь слетел на землю от звонкой затрещины.

— А ты старших то не перебивай, коль сказывают. — Митрофаныч потер рукой о зипун. — Не было дождя. Правду отрок грит. Да только грохнуло жутко, так что я аж присел.

— Ага. А с неба сам архангель Михаэль подиж ты спустился. — Григорий увернулся от очередной оплеухи и под дружный хохот уселся подальше от расказчика.

Митрофаныч окинул его злым взглядом и выпил еще чарку.

— Дык вот. Присел я говорю на землицу та. А тут с неба яйцо та и упало. Упало и лежит себе, только шкворчит уж больно. Как будто блин на сковороке, да и дымком чую потянуло. Ну, я стало быть посидел еще чуток да потом решил поближе посмотреть, что за чудо такое. А тут яйцо то и раскололось а из дыры шишига полезла.

— Во завирать та, — зашептались промеж себя мужики. — Что ж за яйцо такое, что шишига там поместилась?

— Дык яйцо с дуб высотой та. Чуешь?

— А с чего ты взял старый, что то шишига была? — Старшой извлек из под стола второй штоф, не забыв перед этим убрать пустой.

— А то кто ж? Сама мелкая, что дите голопузое. Руки до колен. Голова лысая с рожками. Глаза в два алтына. И вся рыбьей чешуей, как рупь сияет. Стоит и лупает на меня глазишами та, страхолютик. Я значиться с фузеи то в нее и стрельнул.

— Ну? А шишига? — Старшой подвинул полную чарку. Митрофаныч благодарственно кивнул и тут же выпил. Смахнул набежавшую слезу, проглотил пару ложек остывшей ухи и смачно хрумкнул сухарем.

— Да убегла. Заверещала по нечеловечьи, отпрыгнула обратно. Потом снова грохнуло, яйцо подпрыгнуло и исчезло.

Артельщики дружно расхохотались. Смеялись долго и с удовольствием, пихая друг друга локтями.

— Ну Митрофаныч, потешил. Знатную байку рассказал. Чую, знатная охота у тебя сегодня случилась. — Старшой разлил остатки водки, и посмотрел на краешек почти исчезнувшего за горизонтом солнца.

Совсем затемно, Митрофаныч осторожно, стараясь не повредить лапник и не разбудить мужиков треском веток, вылез из шалаша. Постоял с минуту, прислушиваясь к дружному, переливчатому храпу, поправил висящую на плече фузею и припустил к кустам.