Евгений Ясенов - Золотая шпора, или путь Мариуса

Друзья сидели в домишке Мариуса, за столом. Мариус — на лавке, Расмус — на специальном рундуке, в котором отец хранил то, что считал вещами особой ценности. Рундук требовал решительной модернизации. Владелец рундука оглушительно храпел за стеной. В противовес, за окном успокоительно звенело соловьиное глиссандо.

Расмус посмотрел на друга и горестно покачал головой:

— Вот простофиля! Вырасти вырос, а ума не вынес!

Это Расмус мог. Пословицами и прибаутками сыпал направо и налево, достигая порой то, чего не достигнешь отточенным красноречием. На столе нелепым мертвенным мазком улегся лунный блик. Что Мариус мог возразить? Уж влип, так влип, не поспоришь. Но он знал друга. Расмус — не из тех, кто тратит время на бесплодные упреки. Он не станет жевать тягучую дидактическую жвачку. Он — человек практический.

— Что делать добираешься, чума? — спросил Расмус.

— Ничего! — угрюмо отрезал Мариус.

Расмус взъерошил жесткие, как проволока, черные свои волосы.

— Я одного не пойму, — покачал он головой. — Как ты сообразишь, кому эту чертову шпору отдать?

— Оказано же — он сам меня найдет! — раздраженно напомнил Мариус.

— Не пойму, — скривился Расмус. — А ну как тебя завтра на отработки к герцогу Тилли загребут? А случись война — и в армию попадешь? Тогда что? Как они тебя найдут?

Мариус не ответил. Он предпочел иной поворот темы.

— Ты-то сам что бы делать стал?

— Мне-то самому никогда это дерьмо не всучили бы, — заявил Расмус.

— Да уж, — иронически протянул Мариус. — А в горы проехаться, в обитель Ордена не хотел бы?

— Да они бы ко мне на шаг не подошли, — усмехнулся Расмус. — По голове им дрыном — и весь разговор! Это ты только, тюха, дал себя связать.

Мариус не сомневался — дружок так просто себя связать бы не дал.

— Ладно, смелый, — зло сказал он. — На словах ты герой. Да речь не о тебе. Мне-то что делать?

Расмус поскреб подбородок.

— Не знаю пока, — признался он.

По улице кто-то пробежал. Послышался женский визг и многозначительный громкий шорох. Шалит молодежь! Расмус повел головой в сторону шумов. Шуршал бы и он, если бы не дружок-дурачок, который хуже ребенка. А мы, к сожалению, в ответе за братьев меньших. За тех, кого приручили.

— Ладно, давай расходиться, — сказал Мариус устало.

— Ну, чего обиделся? — воскликнул Расмус. — Правда ведь, не знаю. Дай подумать. Чего торопиться? Не на пожаре.

— Да иди уже, иди к своей Соньке, кобель хренов! — выкрикнул Мариус. Нехорошо выкрикнул. С глубинной злостью. Случались у Мариуса внезапные перехлесты эмоций, когда разум почти отключался, а сигнальные системы переходили на автопилот. Порой Мариус даже сознавал, что говорит лишнее или просто порет чушь — но остановить поток отрицательной энергии не мог.

Расмус медленно приподнялся, упираясь стальными кулаками-кувалдами в стол. Губы его злобно растянулись, обнажив почти волчьи клыки.

— Не ори, как петух резаный, — сказал он с расстановкой. — Сам нагадил — чего теперь на людей кидаешься?

Мариус опустил голову. Сказано справедливо. Не поспоришь.

Расмус вышел из домишки, хлопнув дверью. Отец за стенкой поперхнулся храпом, всхлипнул и тут же опять завел свои рулады. На душе у Мариуса стало вовсе паршиво. Что это происходит, люди добрые? Отчего жизнь наперекосяк пошла? Ведь она была так светла и радостна! Кому же понадобилось, чтобы этот прозрачный кристалл бытия рассекла, как непреклонный меч, чья-то злая воля? Мариус вскочил, побуждаемый внутренним отчаянием. Ему хотелось вылететь из помещения — и двигаться до изнеможения, идти, куда глаза глядят, пока ноги не протрубят отбой, а тело не рухнет в придорожную канаву, а ум отрешится в усталом забытьи. Мариус даже дошел до двери. Но сильный импульс тут же трансформировался в упадок душевных сил. Махнув рукой, страстотерпец яростно покорился судьбе, причем не без мазохистского сладострастия. Фатум есть фатум. Другими словами, каждому — свое.

Но почему так мало?

Мариус спал, как убитый. Он в самом деле чувствовал себя умершим. Тело, по крайней мере, не жило. Это оказалось не страшно, наоборот — крайне легко. Чем стенать о судьбе своей бренной плоти, лучше сопрячься с душой, наблюдая за страннейшими извивами разума. Мариуса поражало, что душа отказывается признавать эти извивы чем-то родственным. Она с возмущением их отстраняла. Она их воспринимала как свою блевотину, как зловонные извержения, которые, будучи исторгнуты, теряют всякую связь с организмом, их породившим. Душа Мариуса производила моральную пересортицу. Мотивация? Причины? Следствия? Все — ерунда и порочная практика. Надпочечники функционировали идеально. Содержание адреналина в крови поддерживалось с изумительной четкостью.

Сон был ярок и красив. По краю пропасти несся золотистый конь. Он мог летать. Мариус это знал. Но к чему торопить события? Покорный ходу вещей, конь несся, не теряя сцепления с землей, вожделенно кося глазом в зовущую бездонную пропасть. Он ждал — момент придет. И дождался. Не вписавшись в очередной поворот, да и не очень-то желая вписываться, конь ринулся мощной грудью в восхитительную пустоту. И не полетел. Что-то отказало в его воздухоплавательном аппарате. Оскалившись в ужасе, конь рухнул вниз. Полет был леденяще бесконечен. В конце концов, благородное животное рухнуло на неизбежные острые камни. Тут же, естественно, превратившись в гору истекающего мяса и мелко искрошенных костей. Возле кровавых мослов выросла монументальная багровая фигура мясника с гигантским тесаком. Взмах сверкающего лезвия — и первая порция доброкачественной конины осталась в руках исполина, и дебильная ухмылка увенчала харю кирпичного цвета. Мариус, по природе брезгливый, наблюдал за дикой оргией с холодным интересом. И даже расстроился, когда пропасть с жертвенным мерином начало затягивать черное марево. Только блеск тесака, молнии подобный, еще разрезал мрак… Нарастающую тьму разорвало грубое вторжение.

Кто-то бесцеремонно расталкивал Мариуса. С трудом размежая свинцовые веки, борясь с рябью в глазах, Мариус худо-бедно различил с десяток людей, столпившихся у кровати. Вернуться к действительности оказалось непросто. Жизнь билась где-то снаружи, за почти ощутимой преградой — липкой, вязкой, отвратительной, непроходимой, как стена из мокроты. Мариуса вполне устраивало пребывание вне жизни, по эту сторону клейкой массы. Но чувствительные толчки вынудили его вернуться.

Очнувшись, Мариус заметил, что лица окружающих в лучшем случае недружелюбны, в худшем — откровенно враждебны. Он несколько удивился этому. Впрочем, его полулетаргия пока еще мешала воспринимать ситуацию адекватно. Поэтому свирепые физиономии односельчан его скорее позабавили.