Людмила Гетманчук - Бабки в Иномирье

Вижу я – бесполезно отпираться. Только хуже себе упрямством сделаю. Надо согласиться, чтоб внимание урчиевское усыпить.

– Верно, – говорю я, шаль на плечи откидывая. – Не странница я божья, а лекарка бродячая. Издалека пришла. А что старухой притворяюсь – так молодой девке по дорогам ходить боязно. Когда старуху и не тронут, молодуху через седло перекинут – и прощай, жизнь вольная да счастливая. Хорошо, коли честный человек попадется, а если разбойничек?

Говорю – и чарую. У нас-то все знают – гадалке в глаза не глядят, а урчи о таком поверье и не слыхивал. Потому каждому моему слову сейчас верит. Жаль только, не прикажешь ему вывести меня в чисто поле – против желаний своих истинных, горячих, не пойдет человек.

– Кто я, по-твоему? – смеется Ильян, а глаза у него уже масленые, блестят нехорошо. – Разбойник али честный человек? – и ближе, ближе подходит. – Ты не спеши пугаться, красавица. Тебе со мною сладко будет, никто еще не жаловался – небесные боги свидетели.

Я отступила к окну шаг, другой… В подоконник уж спиной уперлась, а урчи все на меня прет, как медведь на грибника захожего. Вот уж руку к щеке моей протянул, пальцами коснулся…

– Но-но, – сурово брови сдвигаю, как Марка, когда с должниками говорит. – Попридержи-ка коней. Я девушка честная… но разумная.

Не успел Ильян нахмурится, от «честной»-то, как сразу улыбнулся. Понял намек, значит.

Умный. Это хорошо. Дураками, конечно, легче играться, за нос их водить, да не угадаешь, когда они взбрыкнуть захотят. А с умными – тяжелее, спору нет. Зато и соломки подстелить можно, коли знаешь, куда упадешь.

– Значит, девица, с тобою договориться можно? – щурится довольно, как кот сытый. – Я тебя обижать не стану… Хочешь – жемчугами одарю, хочешь – служанку к тебе приставлю… Как благородная жить будешь.

Покупает меня, значит… Ну, бог в помощь. Договорись, попробуй. И не таким котам усы-то выщипывали!

– Жемчугов мне не надо, – словно бы раздумываю. А урчи и рад поверить. – А вот от уважения не откажусь, пожалуй. И не от слуг – от тебя, Ильян, урчи Охотничий. Не лги мне, не играйся со мною. Хочешь получить чего – честно скажи. Может, и не знатная я, да у меня своя честь.

Охолонул урчи. Призадумался. Потом говорит тихо:

– Скажу тебе честно, красавица. Спервоначала велел я опоить тебя отваром сонным да хитростью в опочивальню свою заманить. Но коли дело такое… – говорит – и наклоняется ко мне, близко-близко, так, что дыханьем моим дышит. – Прошу, оставайся со мною, красавица. Ни в чем ты не будешь знать отказа. А ежели кто посмеет хулить тебя – повесить велю мерзавца. А если крепко с тобой сойдемся… – еще ниже склоняется, в самые губы шепчет: – То и вовсе возьму тебя в жены, Кирию – в матери. Ну, согласная ты?

А я едва дышу – уж и про чары забыла, и про Айкину науку. Вижу только очи Ильяна грозовые, темные, страстные.

– Подумаю я, – еле сумела отозваться.

Урчи усмехается.

– А коли так – подари мне сейчас поцелуй, красавица. Услуга за услугу, вера за веру – я тебе правду, а ты мне – то, что мне желанно.

Смешно мне стало – и страшно, будто над бездною я стою.

– Коли хочешь, – говорю, – так бери.

И глаза прикрываю.

…Ох, всегда мне говорила бабулечка, светлая ей память, что от вин хмельных горе одно. Вино сладостью губы обласкает, жаром в голову ударит, весельем сердце наполнит… Но как повыветрится хмель – горько во рту станет да на душе гадко.

Так и с Ильяновым поцелуем. Не заметила я, как дверь за урчи закрылась, будто оглушили меня. А уж как в себя пришла – расплакалась горько.

***

Ну, да отчаянье Айкиной внучке не к лицу. Не время грустить – время выбираться.

Перво-наперво срезала я у себя прядь волос длинную и свила из нее жгут, перевив шнурком синим и конской травой.

Что-то мне поведение этой девицы подозрительно, уж не сговорилась ли она с вампировой матерью моего Артима окрутить? Ну, влипла ты, баба йожка. Ревнуешь ты, кажется. А ведь повода пока не было – это же не он, это они сами решили, его не спросив. Придется мне меры принимать срочные, разузнать обстановку, разведать местность, провести тактический маневр, и, напоследок, разведку боем. А вы что думали? Я так просто себе уеду и этой дуре белобрысой мужика оставлю на растерзание? Ха, плохо вы меня знаете.

Мы из спальни только к ужину выползли. Попутно меня просветили, что по причине моего отсутствия на коронации – на что я заметила, что меня забыли пригласить – внезапного исчезновения – пришлось слезу пустить, мол, обиделась я сильно, – и в связи с отбытием короля на мои поиски, бал по случаю коронации отменили и переназначили на завтра. И чтоб я без всяких вытребеньков, оговорок и прочего на том балу была.

– В качестве кого?

– Моей девушки, разумеется. Я бы тебя невестой назвал, но боюсь, что ты откажешь. Вот и молчу. Ты же наверняка догадываешься, что отпускать мне тебя не хочется. Но я слово дал, хоть и сжимается сердце мое каждый раз, когда я об этом думаю.

– Ох, горюшко ты мое, луковое! Я сама еще не знаю, на каком я свете – на том аль на этом? Да и знаем мы друг друга без году неделю, давай торопиться не будем, все еще может десять раз перемениться.

Кажись, я ему надежду подарила, вон, как глаза загорелись. Но я действительно запуталась, словно муха в паутине – мне подругу надо спасти, на горе Лысой побывать, да в мире моем, а там посмотрим.

Идем мы вниз – на мне платье то самое, зеленое, до пят, на шее тонкая ленточка черная, и медальон серебряный, от прабабки доставшийся. А в нем – прядь волос, с его головы тишком срезанная, он и не заметил, спал, любовью утомленный. Нет, не для приворота или какого другого дела, просто для меня. Чтоб, ежели расстанемся мы – мало ли как судьба повернет – осталась у меня хоть частица его маленькая.

Как в обеденный зал вошли, все встали и поклонились. Была я уже тут – только с другой стороны, подавальщицей. За главным столом – сюрприз, сюрприз – только три места – для короля, его матушки да невестушки. Уже, значится, все роли разыграли, без нас распределили. А тридцать пар глаз – все, как один, красные, – за нами следят и гадают, что же мы делать-то будем. Я смотрю, для меня место рядом с Тимином оставлено. Руку свою из пальцев вампирских вырвала да с ребенком рядом села. На Артима глянула, подмигнула весело, он и упокоился, на главное место сел.

А я Тимку на ухо спрашиваю:

– А где друг-то твой?

– Так бабушка сказала, что животным за столом не место, он на террасе остался, меня ждет, – а сам грустный такой.

Ох, чувствую, придется мне с его бабушкой еще не раз по душам говорить.

Тут первое блюдо разносить начали да вино наливать. Тимину, как самому маленькому, крови налили. Я уже к этому привыкать начала – мало ли у кого какие пристрастия? Сама люблю стейк недожаренный, с кровушкой. Кто-то речь толкнул, что, мол, счастье нам привалило – принц наш дорогой вернулся, теперь все хорошо будет. И все сразу бокалами зазвенели, вилками загремели да челюстями задвигали.