Ника Ракитина - Дело о физруке-привидении

Игорь Леонидович был извлечен из своего обиталища и приговорен, то есть, уговорен. Несмотря на крики, что танцевать он не умеет.

— А придется, — пожала плечами Ленка.

Максим Симрик, узнав про вечернее купание, пришел в ужас. Во-первых, плавать он тоже не умел и не хотел. А во-вторых, им на этот вечер намечались наполеоновские планы. Очень трудно расставаться с такими ради какой-то речки. Попытка симулировать мигрень нарвалась на язвительное Ленкино:

— Отрываешься от здорового коллектива!

— Мы тоже отрываемся, — вмешалась Кира, вызвав в Максе горячий приступ симпатии. — А то бы топтали какие-нибудь сиртаки.

— Сиртаки — это классика.

Кира фыркнула. Почти как плюющийся ядом дракон. Она изнывала по речке и в пререкания вступать не хотела. Сошлись на том, что Симрик может оставаться. Пусть стережет корпус, чтобы еще чего не украли.

Вылезая через окно на задворки, Кира сообщила, что не знает, чего уже украли, но пожалуйста, пусть крадут, а вот если она сейчас, немедленно, не влезет в воду, будет шторм, наводнение, землетрясение в Нурланде. Детишки поняли и поторопились.

Максим остался один. Для начала он потянулся. Потом заглянул в тумбочку. Там на его полке лежала пачка вафель, две пачки печенья, булочка с корицей и одинокий банан. Симрик предался размышлениям. Работа сыщика тяжела и требует умственных усилий. А чтобы возместить затраты, надо интенсивно питаться, по-моему, так. За размышлениями он как-то незаметно потребил банан и печенье. Со вздохом отодвинув вафли, Максим отправился извлекать записи с материалами расследования. Детективам совсем не глянулось, чтобы кто-то сунул нос в их документы. Решено было устроить для тетради тайник, даже несколько сменных тайников. Тайники должны были быть сухими, достаточно укромными и в то же время доступными — чтобы легко извлечь тетрадь и так же легко и незаметно вернуть ее на место. После долгих препирательств были выбраны щель под крышей корпуса и норка под дубом, стоящим как раз посредине между вторым и третьим отрядом. В норке жил ужик. Это Катька так выражалась с нежностью — «ужик». На самом-то деле в норе обитало почти метровое, толстое, как канат, черное чудовище с золотыми пятнами на голове. Так что следственные материалы были под надежной охраной. Ну почти. Кира, относившаяся к живности с тем же трепетом, что и Катька, все время носила ужику молоко из столовой, а однажды под азартные вопли мальчишек выволокла животину из родного дома и таскала по всему лагерю. А за нею гопцевала ребячья свита, разражаясь несусветным хохотом каждый раз, когда от рвущегося на волю монстра шарахалась очередная девица (по секрету говоря, вьюноши шарахались тоже). Впрочем, Кира одним разом удовлетворилась, ужика выпустила и на фехтовальной тренировке слегка поотбивала руки тем, кто предлагал запустить ужика в речку, чтобы посмотреть, как тот плавает. Больше ужика в руки брать никто из посторонних не решался.

Максим с трепетом душевным сунул руку в нору, нащупал тетрадь и постарался поскорее вытащить ее наружу, оглянувшись перед этим, чтобы убедиться: за ним не следят. Записать нужно было многое.

В любимой ямке было темновато и сыро, и Максим с комфортом расположился в совершенно пустом корпусе.

— Покатай меня!

Максим уронил вафельку в тетрадку, а тетрадку на пол.

— У-уфф, — произнес он, — я думал, это Ируська.

Катька стояла снаружи корпуса, возложив руки на подоконник раскрытого окна, а смеющуюся рожицу на руки и, помавая рыжим хвостищем, хихикала.

— Ты чего не на диске?

Катька презрительно тряхнула хвостом.

— Покатай, пока качеля свободная. А то тяжелая.

Максим сначала укоризненно взглянул на тетрадку, подобранную с пола, потом на Катьку, засунул вафлю в рот и временно лишился способности говорить.

— А где все? — дипломатично спросила Катька. Это ее «все» вообще-то относилось к Данику, но не придерешься!

Симрик мотнул головой в сторону выходящего на забор окна.

— А ты чего не…

Он сделал героическое усилие, чтобы прожевать продукт, подавился и закашлялся. Катька, забравшись на подоконник, постучала его по спине. Выскочила обратно и поманила пальчиком. И гордый Симрик сдался. Пошел и стал раскатывать качели. А Катька взлетала, визжала и смеялась. Визги были такими заразительными, что некоторые девчонки второго отряда их услышали. Не иначе, как телепатически, потому что грохот и шипение старых динамиков заглушали все в окружности километра.

Зато не заблудится никто, флегматично подумал Максим.

А девицы сошлись и пронзали взглядами. Завидовали молча, но весьма доходчиво.

— Ты за катание деньги бери, — улыбаясь, посоветовала Катька.

Вот так и накрываются наполеоновские планы медным тазиком. А еще тетрадка ерзала по брюху, напоминая о долге сыщика или хотя бы о необходимости положить ее тайно на место. Но девицы вцепились упырьими взглядами: о какой тайне в такой нервной ситуации может идти речь? И тогда Максим, вдохновенный свыше, выпучил глаза и произнес замогильным голосом:

— А хотите, я вам страшную историю расскажу?

Упырицы определенно хотели. Они перестали есть его и Катьку глазами и кинулись занимать места на крыльце, очень годящемся для посиделок. Попихивая друг друга, расселись на перильцах, как вороны над падалью. Максим держал паузу. Катька, оставшаяся без места, пригрозила сходить за крысой. Место ей тут же уступили. Максим присел на корточки, упираясь в двери спиной и лихорадочно раздумывая, про что же такое страшное рассказать.

— Про качели из "Романтики", — медоточивым голоском подсказала Катька.

— Э-эй, меня забыли! — размахивая мокрыми волосами и плавками, подскакал Даник и забрызгал всех водой. Было видно, что он славно искупался и очень доволен жизнью.

— Ну вот, Кахновского не хватало, — видом Катьки можно было сквашивать молоко. Загубил на корню такой коварный план! Зато девицы рассиялись. Особенно Виолка и Алла Максимова. Они милые, спору нет, но нельзя же так нахально демонстрировать свое благоволение! Этот наглец невесть что о себе возомнит!

— Катька хочет о качелях, — ляпнул Максим. Просили говорить — молчал, а тут нате вам… Нет, крысу, немедленно сюда крысу!

— Мы тоже хочем! — запищали девчонки, почти перекрикивая дискотеку. — То есть, хотим! Пострашнее…

Катька подперла щеку рукой: а по-моему, самое страшное — это бабская глупость.

— Ага, вот только повешу…

Девицы запищали сильнее, и сейчас в этом писке проскальзывало возмущение. Подумаешь! По телеку в рекламах и не такое показывают! Катька исходила презрением. Она задохнуться была готова. Но тут Кахновский вернулся. Девчонки немедленно подобрались, чтобы дать ему место. Заголосили наперебой: