Александр Экштейн - Люди полной луны

Сразу же после того, как объект вошел на охраняемую территорию, парень исчез. Сергей прислушался к себе и, не услышав сигнала опасности, забыл о парне. Здание было какой-то привилегированной гостиницей. Поднявшись на находящуюся рядом возвышенность, Сергей, тщательно замаскировавшись, стал рассматривать местность через панорамную обзорную трубку. Эту штучку Сергей контрабандно привез с войны. Ему «подарил» ее парень, лейтенант ГРУ, убитый во время вылазки на территорию Пакистана. Именно туда сопровождала его группа, которой командовал Сергей. В тот раз они не достигли цели, разведчик погиб. Сергея удивила не смерть разведчика, а ее непредсказуемость. Они наблюдали за нарядом только что сменившихся пакистанских пограничников. Шесть человек с оружием садились в брезентовый фургон грузовика. Малорослый, нескладный солдатик положил ствол автомата на борт грузовика и, нечаянно зацепив гашетку, произвел одиночный выстрел в пространство. Оторвавшись от бинокля, Сергей оглянулся и увидел, что пуля обрела покой в парне из ГРУ, аккуратно проделав вход в центре лба. Парня похоронили там же, не было никакой возможности транспортировать тело на свою часть земли. Документов с собой не брали, а все разведывательные изыски, упаковав в рюкзак, забрали с собой. Все сдали по описи. Все, кроме вот этой обзорной трубки.

Осмотрев гостиницу, Сергей повернул небольшой винтик сбоку трубки, и весь декоративный лес внутри забора осветился росчерками хорошо продуманной системы защиты. Низкие «травяные» проволочки были протянуты по всему леску с интервалом в шесть-семь метров, а между ними расположился искусно сплетенный стальной «спотыкач». Несколько видеокамер, работающих в агрессивном инфракрасном режиме, пульсировали зелеными точками на стволах деревьев. «Так, так, так… — подумал Сергей. — А за леском минное поле, а в бассейне подводные лодки, а на первом, втором и третьем этажах разместились суперсолдаты «Альфы», «Беты» и «Призраков», и лишь глубоко под землей, в комфортабельном, бронированном чулане, мой драгоценный объект». Самолюбие его было задето. Он уже не столько хотел убить урода, сколько узнать, кто он…

Насмешливость — это одна из разновидностей злобы, а я добр и красив, следовательно, нужно исключить из своего окружения насмешливость. Добро всегда серьезно, неулыбчиво и мрачно. Гимн добра — это похоронный марш Шопена. У меня либидо добра…

Глассик чувствовал, как в нем просыпается чувство, напоминающее вдохновение. Оно стремительными мурашками разбегалось по телу, наполняло сердце и вены блаженной истомой.

Я акцент высшего духа на этой земле, в этом проклятом городе, в этой холодной стране, и я согрею, освящу ее своим присутствием.

Так думал Глассик, стоя перед зеркалом. Он всегда был окружен зеркалами, даже в этой гостинице добавил к трем имеющимся еще четыре… Казалось, что в зеркалах зашифровано какое-то послание лично ему. Глассик поправил галстук и вышел во двор гостиницы. На площадке возле входа уже стояла машина. Шофер отложил газету в сторону и предупредительно открыл заднюю дверцу.

— Благодарю, Тимофеевич, — произнес Глассик и улыбнулся, почувствовав уверенность, превышающую

человеческие возможности. Это означало, что его телохранитель готов сопровождать его за пределами гостиничного бункера. Его не было видно, но Глассик знал, что он уже сосредоточен.

Автомобиль тронулся, и по мере движения черты Глассика смягчались. Исчезли трагические и властные складки возле губ, ушел в глубину блеск глаз, и вместо него из той же глубины выплыли ум и сосредоточенность. Да и сам Глассик куда-то исчез, уступив место Алексею Васильевичу Чебраку, доктору наук генетики и генной инженерии.

Человечество уже сказало достаточно громких слов о науке. В этой громкости преобладают славословия типа О, наука! Хотя, конечно же, — ведь существуют же умные люди! — не обошлось без хулительных слов. Чего стоят одни упреки в сторону науки, дескать, она жестока в своих экспериментах и абсолютно невменяема в устремлениях — как Бог…

Алексей Васильевич Чебрак принадлежал к могучему международному ордену ученых-генетиков. Наука, любое ее направление, может по-настоящему развиваться лишь под определением «международная», все другие деления — русская, немецкая, французская, американская, аргентинская, урюпинская, рязанская — это еще не наука в цельнокупном понимании, а введение в нее. Алексей Васильевич Чебрак, русский, был признан миром генетики гением и поэтому находился под опекой самого мощного силового подразделения России УЖАС — Управление по жизненно актуальным ситуациям, которое, в свою очередь, являлось русским филиалом Мирового охранного агентства гениальных ученых — МОАГУ, финансируемого всеми без исключения странами мира, независимо от строя и идеологий. На счет МОАГУ деньги шли всегда и ото всех вот уже около семидесяти лет. Так что все разделения на разные страны, лагеря, мировоззрения и нации чистейшей воды фикция, анестезия для толпы и национального сознания. Большие Дяди уже давно договорились: мир должен быть единым и устремленным к одной цели — бессмертию. Мир обычных людей, как навоз для роз, служит для кристаллизации из своей среды гениев, а гении; как известно, служат только Большим Дядям и их целям…

Штаб-квартира МОАГУ находилась в горах Тибета, и правительство Китая отлично знало, что МОАГУ, как и швейцарские банки, неприкосновенно в любой ситуации. Наш УЖАС находился в Ясеневе-2, но. в виде самостоятельной, хотя и неизвестной стране, мощной структуры…

Когда УЖАС обнаружил, что Алексей Васильевич Чебрак гений и вместе с тем шизофреник — обычное профессиональное заболевание гениев, как язва желудка у водителей-дальнобойщиков, — то вместо обычной многочисленной охраны было решено не только охранять придурочного ученого, но и следить за тем, чтобы его больные, иногда и жуткие, фантазии воплощались в жизнь, это положительно влияло на качество основной научной работы. Если бы Чикатило был гением в области практической науки, то УЖАС всячески содействовал бы его больным желаниям, и вряд ли бы мы узнали об этом… К счастью, Алексей Васильевич был более приемлем на шизанутом уровне. Его лишь изредка посещал Глассик, с которым он предпочитал общаться один на один. Глассик всегда выходил из какого-либо зеркала, его появление нельзя было предугадать, и входил прямо в Алексея Васильевича, вместе со своими причудами и желаниями…

Глория Ренатовна Выщух вздрогнула и во второй раз. Она боязливо посмотрела на окно, но ничего не увидела. Шестой этаж девятиэтажного дома не располагал к подсматриванию в окно с той стороны, где не было балконов. При росте сто девяносто сантиметров Глория Ренатовна имела пугливую натуру, длинные ноги, живописные ягодицы, пышное и манящее лоно, головокружительную талию и роскошный бюст — захватывающие дух возвышенности упругих, по-девичьи целинных грудей, что само по себе являлось оптическим обманом. Груди Глории Ренатовны уже гладила — и даже мяла — мужская рука. При росте сто девяносто сантиметров весила Глория Ренатовна восемьдесят девять килограммов, и поэтому ее вышеназванные формы были жизнеутверждающими, притягательными и напрочь несопоставимыми с безжизненной «воблистостью» подиумных женщин товарной ориентации, более напоминающих прекрасно упакованные продукты питания, чем то, что называют женщиной.