Александр Экштейн - Люди полной луны

Сложное слово и понятие «Родина». К нему прикрепляются соответствующие слова и сопутствующие понятия: «моя» Родина, «моя малая» Родина, «моя еще меньше» Родина, «дом», «квартира», «санузел». Это нужно представить. Территория земли — комендантский час. Это нужно представить еще один раз. С оружием против агрессора — патриот. Но понятие «агрессор» растяжимо, как резиновое изделие, предохраняющее человечество от детей и СПИДа. И вот вы вырастаете и начинаете кричать: «В Москву, в Москву!» — и продолжаете расти все сильнее и сильнее, расширяя список. «В Париж! — кричите. — В Лондон! В Нью-Йорк, в Токио!» Оформляете загранпаспорт — космополит. Ну и можно добавить — безродный. Это, кстати, не так уж и безобидно — Родина. Весь земной шар, включая безлюдные и совсем уже безжизненные места, поделен на Родины. Каждый заинтересован в конкретной Родине. Земной шар, в принципе, никого не интересует.

Алексей Васильевич Чебрак находился в трансе вдохновения. Его пульсирующий мозг обладал интуицией кошки, проживающей третью жизнь. Он чувствовал приближение результата. Этот результат показывал, что очень скоро можно начинать выращивание абсолютных доноров, безмозглых двойников заказчика. То есть если у вас есть деньги и власть, вы делаете заказ, у вас берут клетку и с помощью ее выращивают вашу копию, благодаря которой при современном развитии медицины вы можете продлить свою жизнь вдвое. Забарахлило сердце — пожалуйста, получите ваше личное второе. Хотите иметь два, три клона? Пожалуйста. Здоровый желудок или печень никому не помешают, главное — платите…

Дело в том, что Алексей Васильевич Чебрак действительно был гением генетики. Проблема генетического клонирования, как животных, так и человека, состояла в том, что копия была недолговечна и подвержена ускоренному старению. Если из клетки сорокалетнего бизнесмена делали его копию, то ребенку в пять лет уже нужна была женщина, в шесть она была уже не нужна, а в семь он умирал с признаками глубокой старости. Такие опыты давно проводятся генетиками всего мира. Ученых в принципе невозможно остановить никакими этическими и моральными соображениями. Если ученые что-либо открыли, они постараются воплотить это в жизнь, гибель всего человечества их вряд ли может смутить. Поэтому все разговоры о безнравственности тиражирования людей не стоят выеденного яйца — их стали бы тиражировать. Но вмешался эффект быстротечного старения, и это притормозило клонирование. Генетики остановили свои опыты и замахали руками на геронтологов: «Давайте скорее ищите ген старости, найдите эту клетку отключения, сколько можно тянуть, клиенты ждут». Они не знали, что блуждающий ген отключения в организме человека, созданного для вечности, отсутствует, а существует привнесенный извне инородный ген смерти, переданный клеткам человека откуда-то оттуда, из неподвластного пониманию прошлого. Алексей Васильевич Чебрак знал об этом, а еще он знал, что в клонах очень легко убрать быстротечное старение, и ген смерти здесь ни при чем. Нужно только подключить к этому делу мозг, самый совершенный инструмент организма, и все будет хорошо. Если в самом начале зарождающегося цикла, образовывающего клон, закодировать мозг на полную мощность одной-единственной мыслью: «Я молод, я силен, я здоров, я буду таким вечно», то в итоге получится здоровый, крепкий, выдерживающий весь человеческий цикл без поломок, человекообразный полуфабрикат — носитель донорских органов.

Алексей Васильевич Чебрак радовался как дитя своему открытию. Судя по первым результатам, у него все получалось. Два таких полуфабриката уже восемь лет находились в лаборатории. Их содержали как дорогостоящих и редких животных, то есть очень хорошо. В восемь лет они выглядели и по внешности, и по физиологии, и по эластичности мышц именно как восьмилетние. Алексей Васильевич подпрыгивал от радости, он не знал, что где-то наверху, в своей резиденции, в своем кабинете, сидел руководитель УЖАСа Иван Селиверстович Марущак и мрачно, с каким-то болезненным отчаянием, тоже думал о генетике и об открытии Алексея Васильевича Чебрака…

День обещал быть солнечным, но Иван Селиверстович Марущак не обращал на это внимания из-за разыгравшейся внутри его тоски. «Вот самое бы время откинуть копыта», — подумал он, усмехаясь, и придвинул к себе папку с утренней оперативной информацией. Но работать не хотелось. Хотелось уехать куда-нибудь к черту на кулички, хотя бы в свою деревню Ефремовку в Ростовской области Неклиновского района, где он родился и вырос, и затеряться в ее простоте до полного забвения. «Как же, затеряешься. — Скептицизм был основной чертой характера Ивана Селиверстовича. — Легче ядерную войну начать, чем затеряться». Иван Селиверстович был склонен к нестандартным сравнениям. Его управление контролировало все, что в будущем могло изменить мир до полной неузнаваемости. УЖАС было куратором мировой науки всех направлений, отслеживало политиков, могущих прийти к власти в развитых и мистически (Индия, Китай) непобедимых странах. УЖАС контролировало с особым вниманием мир искусства, особенно литературу, так как именно оттуда приходили наиболее точные предсказания, шел непрекращающийся поток «нострадамусности». Религиозные конфессии в этом плане ничего не значили — пророки всегда живут в пространстве литературы. УЖАС и его создатели внимательно слушали пророков, и пророчества брались во внимание подконтрольной УЖАСу наукой, без них движение вперед невозможно. Наряду с этим в сознание людей, потребляющих литературу, внедрялась насмешка по поводу пророков, пророчеств и литературы. И литература стала оголливудиваться, что не мешало пророчествам существовать в ее поле, но существовать уже не для читателей, а для экспертов УЖАСа. «Как все надоело, — снова подумал Иван Селиверстович. — Не нравится мне это, и жизнь стала как-то не в жизнь, старею, видимо, а в душе никакого согласия с собой». Он решительно отодвинул от себя папку, взглянул на часы и подумал: «Ё-моё, уже десять часов утра». Иван Селиверстович решительно поднялся из-за стола, подошел к замаскированному под сейф бару. Вытащил из него бутылку «Столичной» и граненый стакан, налил его по каемочку водкой и, не поморщившись, залпом выпил. «Пошло все к черту», — подумал Иван Селиверстович и наполнил второй стакан.

Полковник Хромов частенько в недоумении смотрел из своего окна на Москву. Смотрел, удивлялся и в итоге лишь пожимал плечами: «Это же надо — такой город образовать, совсем люди сдурели». На самом деле из окна кабинета нельзя было увидеть Москву такой, какой ее видел полковник Хромов. Были видны в углу двора заросли сирени, аккуратно выметенная и политая дорожка и часть каменного, слегка зеленоватого от времени, забора — идиллия. Но Хромову представлялось другое и, как это ни парадоксально, из-за любви к Москве… «Город проституток, воров и сумасшедших, — иногда говорил он на планерке после ознакомления с суточной сводкой происшествий и преступлений. — Вывезти этот город далеко за город и взорвать к чертовой матери!» — горячился он. «Ну-у… — как-то неуверенно реагировало начальство. — Прямо-таки взорвать…»