Уолтер Уильямс - Джонни Бродвей

Я бросился на него, но он тут же принял оборонительную позицию и отразил мою атаку. Как вы помните, это был высокий стройный человек, и легкий женский меч подходил ему как нельзя лучше. Мо Йе со своим острым концом и двуручной рукояткой вполне соответствовала японской фехтовальной технике. Я набросился на него, словно коршун, размахивая Кан Чи-янем, но, хотя Ямаш'та был вынужден отступить, ему все же удавалось удерживать меня на расстоянии и даже вынуждать меня время от времени отбивать его контратаки. Я надеялся загнать его в угол — комната была невелика, — но он так проворно действовал ногами, что ему удавалось ловко уходить от меня.

Еще два японских офицера ворвались в комнату с обнаженными мечами, готовясь принять участие в схватке, и мне пришлось перепрыгнуть через гроб лейтенанта, чтобы оторваться от Ямаш'ты, изобразить из себя заправского лесоруба и тут же перепрыгнуть через гроб обратно, пока пришельцы падали, словно величавые ели в Британской Колумбии.

С каждой минутой я все больше начинал ощущать себя Дугласом Фербенксом.

Ямаш'та вновь встал в позицию, и мы продолжили поединок. Он продолжался по той же схеме, что и прежде: я нападал и рубил, он отступал, парировал и время от времени делал внезапные выпады. Мне пришло в голову, что он тянет время: рано или поздно кто-то должен прийти с ружьем и прикончить меня, пока я занят схваткой. Поняв это, я отступил и слегка опустил эфес. Его эфес, как я заметил, тоже изнеможенно упал.

В этом-то, насколько мне известно, и заключается проблема людей, которые обучались фехтованию в академиях. Они тренируются во время фиксированных раундов, по очереди нападая и отражая атаки, не поддерживая напряженного темпа и расслабляясь в перерывах между раундами, поэтому Судьба застает их врасплох, преподнося настоящую драку. Когда я сделал шаг назад и опустил эфес, Ямаш'та машинально воспринял это как сигнал расслабиться, что он немедленно и сделал.

— Будем надеяться, что на этот раз вы приделали себе повыше рукавов нечто более разумное, чем мешок с речной галькой, — сказал я.

Всегда можно определить, что человек задумался — взгляд у него становится каким-то абстрактным, — поэтому, пока он переваривал мое незатейливое остроумие и обдумывал уничтожающий ответ, я сделал сальто вперед, подкатился под его эфес и выпрямился, разя наотмашь.

Темп, знаете ли, решает все.

Я вытащил меч из Ямаш'ты, стер кровь, капающую с рукоятки, и вновь навалился плечом на дверь генерала Фуджимото. Она подалась внутрь с очаровательным треском, открыв моему взору самого генерала с телефонной трубкой в руке, без сомнения, вызывающего подкрепление.

— Я сдаюсь! — торопливо сказал он. — Не делайте мне больно!

Мне подумалось, что эти слова не очень-то согласуются с древней японской военной доктриной. Я бросил его саблю и пистолет на землю и вывел его из кабинета.

— Я пришел сюда освободить Циньдао! — прорычал я. — Я не уйду, пока все японцы не окажутся в море!

Побудив его тем самым (как я надеялся) сконцентрировать все силы на защите Циньдао, оставив без внимания баржи с беженцами, я поднял его за воротник и пояс брюк и выбросил в раскрытое окно. Кажется, судя по выражению лица болтавшегося в воздухе генерала, он был в некоторой степени благодарен мне.

Отряхнув руки, я повернулся и обнаружил за спиной не кого иного, как самого капитана Кобаяси, или ками Теруо, вежливо дожидавшегося меня. На нем было традиционное японское облачение — кимоно, штаны и шлепанцы, широкие рукава куртки завязаны сзади какой-то упряжью, которую используют фехтовальщики; в каждой руке у него было по мечу: в правой — длинный японский меч, в левой — короткий и легкий. Оба меча выглядели безупречно отточенными и блестели подобно бриллиантину в волосах Теруо.

Короче, он явился для поединка. Должен признаться, что мне уже сам его вид очень не понравился, и я поднял свои мечи в боевую позицию.

— Что это все сюда собрались? — спросил я. — Разве ожидается партия в покер или еще что?

— Мы можем выйти на воздух, — сказал Теруо. — Я мог бы приказать солдатам не стрелять.

Я отметил про себя, что он с тем же успехом может приказать солдатам изрешетить меня пулями.

— Если вам все равно, я ничего не имею против этого помещения, — сказал я.

Мы сошлись и без дальнейших церемоний начали поединок, при этом задумчивый взгляд его вытаращенных глаз и манера двигаться с каким-то нечеловеческим спокойствием действовали на меня самым обескураживающим образом. Я парировал его выпад при помощи Мо Йе, одновременно замахиваясь Кан Чиянем, и тут произошло нечто невероятное — мечи начали рычать, словно пара котов. Причем не только мои мечи, но и его тоже.

Должен признать, это показалось мне не просто жутким. Среди лязга и неистовства битвы человека не слишком укрепляет сознание того, что оружие, которое он держит в руках, — это не просто два меча, а живые существа со своей собственной волей, и они вполне способны по собственному разумению перестать оставаться мечами и превратиться, скажем, в один-другой букет маргариток.

Не то чтобы я слишком беспокоился о внезапной цветочной трансформации своих клинков, поскольку они, похоже, были столь же заряжены ненавистью, как и я. Мечи Теруо тоже завывали — у них был более низкий, басистый крик, — недвусмысленно демонстрируя мощь, не уступающую мощи моих мечей, так же, как стремление к победе любой ценой.

Испытанный мною шок от этого открытия, должно быть, выразился в определенной растерянности, поскольку Теруо сделал мощный выпад длинным мечом, и я парировал его в последнюю секунду. Этот выпад был движением европейской — не японской — школы Фехтования, и я понял, что следует держать ухо востро. Мне не было известно, в течение скольких столетий этот персонаж имел возможность оттачивать свое мастерство фехтовальщика, и я был рад, что не знаю этого, ибо подобные сведения, безусловно, лишили бы меня мужества.

Итак, я отступал, одновременно пытаясь измерить уровень мастерства Теруо; результат оказался неутешительным — он фехтовал дьявольски хорошо, был чрезвычайно ловок и безупречно спокоен, ибо ему не о чем было волноваться — как-никак он был бессмертным, которого невозможно убить.

Я закатился под гроб, чтобы устроить себе секундную паузу, но схватка продолжилась. Если учесть, что мы орудовали четырьмя мечами в непосредственной близости от гроба незадачливого лейтенанта, да вспомнить о всех выпущенных в него пулях, то станет ясно, что тело заметно пострадало от такого повышенного внимания. Похоже, его плохой джосс преследовал несчастного и после его отбытия с этой планеты, что только подтвердило мои худшие опасения по поводу устройства Вселенной.