Татьяна Устименко - Богами не рождаются

Каким богом я стану?

Море – одна из величайших природных стихий, колыбель всего живого и сущего. По теории Дарвина, до того, как стать обезьянами, наши далекие предки выползли на сушу именно из морских и океанических глубин, откусили себе хвосты и зачем-то полезли на деревья. Наверное, за бананами. Или за орхидеями – кто же их поймет, примитивных. Ума не приложу – как они умудрялись выполнять подобные каскадерские трюки. Пальма – она ведь высокая и гладкая, почти как мачта…

Я подняла голову, опасливо придерживая рукой постоянно так и норовившую улететь шляпу. Сразу же надо мной начинались всевозможные бимсы, реи, такелаж, паруса… Помню, еще во времена знаменитого похода на «Аллигаторе» я категорически отказалась карабкаться до хлипкой бочки, прибитой на конец грот-мачты, и заполошно вопить оттуда: «Земля, вижу на горизонте землю!» Для подобных акробатических этюдов нужно иметь не только совершенно нездоровый энтузиазм, но и воистину стальные нервы. Как только представлю, во что это выливается на практике: под ногами поскрипывает тонкое бревнышко, руки нервно цепляются за что-то хилое парусиново-веревочное, и все это качается, норовит выскользнуть или уклониться,– так сразу же испытываю неожиданный приступ морской болезни. Я резко метнулась в сторону и рискованно перегнулась через борт, принимая на лицо охотно плеснувшую мне навстречу зеленую, причудливо рассыпающуюся на брызги соленую волну. Штормило. Ну да ничего – качка мне даже полезна, а то привыкла я что-то к амортизаторам и стабилизаторам невесомости на «Нике», вот и воспользуюсь этим весьма кстати подвернувшимся случаем – потренирую свой легкомысленно расслабившийся вестибулярный аппарат.

Изначально отличная и солнечная, погода незначительно испортилась не сразу, а лишь спустя некоторое время после выхода из порта Никополиса.

«Проклятие убиенных орденцев»,– шутил Феникс, намекая на поднявшийся ветер. Тоже мне язвительный капитан Джек Воробей выискался! Вот уж кому-кому, а оному здоровенному штурману любая качка оказалась совершенно нипочем. Широко расставляя длинные, мускулистые ноги, Феникс уверенно передвигался по увертливой дощатой палубе и с превеликим удовольствием выполнял любую работу с парусами, единолично заменяя сразу половину экипажа. Или же, решительно оттеснив капитана ла Файета, становился к штурвалу, профессионально удерживая корабль на заданном курсе и, к превеликой радости моряков, фальшиво горланя нашу любимую школьную песню:

Мы с Алехандро еще туда-сюда, а вот субтильный послушник Антонио совершенно спасовал перед злополучным морским недугом и чувствовал себя из рук вон плохо. Скрючившись в гамаке, водрузив голову на толстый том Писания, с которым он не расставался даже во сне, юноша ежеминутно синюшно бледнел лицом, безрезультатно пытаясь усмирить свой бунтующий желудок, и судорожно стискивал зубы, стараясь не стонать. В общем, усиленно, в лучших традициях жанра, строил из себя супермачо-героя, желая произвести благоприятное впечатление на самоотверженно ухаживающую за ним Кристину. Моя очаровательная подруга совершенно покорила его пылкое, воспитанное на воздержании и молитвах сердце – ведь монастырским послушникам почти не выпадало возможности пообщаться с прекрасным полом, да что там пообщаться, зачастую – просто видеть женщин воочию! Но теперь, будто наверстывая упущенное, тихоня Антонио бросал в сторону Криси столь пылкие взгляды, что я точно поостереглась бы оставлять их наедине, если бы в сей стремительно развивающийся любовный роман не вмешалась весьма своевременная тошнота и головная боль нашего новоявленного Ромео. А еще мальчишкам моим хулиганистым спасибо – постарались на славу! И не поймешь ведь пока: то ли они навредили и еще больше усугубили и без того неоднозначную ситуацию, а то ли – наоборот, удружили и помогли, действуя по принципу «что естественно – то не безобразно»!

Накануне отплытия, поздно вечером проходя по полутемному монастырскому коридору, я неожиданно натолкнулась на послушника, который с совершенно зомбированным видом, пошатываясь, вывалился из комнаты, занимаемой неугомонной троицей – Фениксом, Змеем и Драконом. Мы с Антонио практически стукнулись лбами.

Я хрипло заорала от испуга, когда из темноты прямо на меня внезапно выплыло перекошенное мальчишеское лицо с выпученными глазами и потрясенно открытым ртом. Послушник тоже вздрогнул – скорее, от неожиданности. Я торопливо выхватила из кармана портативный электрический фонарик и нажала на кнопку. Тонкий лучик яркого света ударил по зрачкам юноши, воспитанник Кардинала охнул и зажмурился.

– Чудо! – привычно брякнул он свое любимое словечко.

– Антонио, это не чудо, это просто литиевая батарейка и ручной фонарик,– терпеливо объяснила я.

– Там чудо! – Послушник торопливо ткнул пальцем себе за спину, рассматривая меня с каким-то странным, совершенно новым выражением лица. Глаза монастырского воспитанника подозрительно блестели.

«Хм, может, его мальчишки водкой угостили?» – растерянно предположила я, недоуменно пожала плечами, постучалась в дверь и, не дожидаясь разрешения, шагнула в комнату бравых штурмовиков.

Моим глазам предстала загадочная картина. На столе красовался отключенный DVD-проигрыватель, окруженный кучей дисков с фильмами, а поперек кровати растянулся Феникс и, уткнувшись лицом в подушку, приглушенно ржал, от переизбытка эмоций колотя руками по одеялу. Сидящие на второй кровати Змей и Дракон, каждый в своем углу, сдавленно хихикали, утирая набегающие на глаза слезы. Иногда они вроде бы успокаивались, встречались взглядами и опять впадали в безудержное веселье. Понаблюдав немного за расшалившимися подчиненными и отчаявшись установить причину столь хорошего настроения, я напустила на себя строгий вид и начала воспитательную беседу.