Алесь Куламеса - Быть рядом

Я мотнул головой.

Шеф понимающе кивнул:

– Строчка продолжается так: «Чтобы чаще Господь замечал». Вот – чтобы замечал чаще.

Игорь Олегович снова умолк. Потом повернулся ко мне и сказал:

– Иногда мне кажется, что Он перестал замечать очень многих. Или, если по-другому, это они перестали замечать Его. Ты не замечал – наши клиенты ведь все очень одинокие люди? Вспомни. Все, с кем ты работал, одиноки. В тот конкретный момент или вообще по жизни – не важно. Важно, что им не с кем было разделить свою боль. Думаю, ты знаешь как это – когда даже пожаловаться некому…

Игорь Олегович подошёл к столу, отпил кофе и сказал, держа чашку обеими руками:

– А мои друзья не бывают одиноки. В смысле, что даже если они – он, она или кто-то из их детей – остаются одни, они не бывают одиноки. Понимаешь? Одни – но не одиноки. Потому что они всегда чувствуют рядом с собой Бога. Всегда чувствуют Его поддержку, его жалость, его любовь.

Шеф снова посмотрел в окно, проводил взглядом какую-то машину и продолжил.

– А другие – те, которые не верят, – лишены всего этого. Вот и приходиться нам с тобой брать на себя Его функции. Именно поэтому им нужны мы. Не знаю почему, но так уж получилось, что мы единственные, кто может быть рядом с ними в самые тяжёлые моменты их жизни.

Он замолчал и допил кофе. Поставил её на стол и нажал кнопку на электрочайнике. Потом насыпал себе из банки пару ложек кофе и кинул несколько кусков рафинада.

Я молчал. Не то, чтобы нечего было сказать, но я чувствовал, что сейчас не мой черёд говорить. Потому что Игорь Олегович ещё не закончил.

И правда – налив себе воды из закипевшего чайника, шеф снова заговорил:

– Вот ты, Вася, говоришь, что мы, на самом деле, ничем им не помогаем. Мне это знакомо. В Конторе абсолютно каждый задавался вопросом: «А какая от нашей работы польза?». Потому что очень сложно работать, не видя результата. Строитель видит дом, построенный его руками, рабочий на заводе выпускает с конвейера новенькую машину, художник может любоваться своей картиной. Даже учитель, чья профессия уж на что не предполагает результата, и тот может через пару десятков лет гордиться своими учениками. А мы не можем. Это – специфика нашей работы. Потому-то и возникает такое страстно желание помочь им «как-то по-настоящему», как говорил Балашевич. Но как им поможешь? Ведь невозможно всем дать всё. Потому что всех много, а всего – мало. Мы не можем решать за них их проблемы. Иначе они все, понимаешь, все до единого, окажутся на нашей шее и нам, всей Конторе, придётся жить за них.

– Но…, – я даже не знал, что сейчас скажу – просто очень хотелось возразить. Хоть что-нибудь, лишь бы не смолчать.

Игорь Олегович остановил меня жестом:

– Погоди, я ещё не всё сказал. Мы не можем помочь им делом, потому что свои проблемы они должны решать сами. А мы просто находимся рядом, чтобы они не чувствовали себя одинокими.

– И что? – всё-таки возразил я, – от этого что-то меняется?

Шеф подошёл к холодильнику, подвигал магниты, помолчал и сказал:

– Балашевич как-то, перед самой смертью, тоже меня об этом спросил. Я тогда не смог ответить. А теперь – могу.

Он вздохнул и начал:

– Представь себя на месте любого из наших клиентов. Тебе сложно, больно и плохо. Все тебя бросили, ушли куда-то. Где тебе черпать силы, чтобы справиться с ситуацией? Где найти поддержку? Где получить хоть немного веры в тебя? И если в этот момент мы принимаем этого человека как клиента, он вдруг чувствует, что он не один, что рядом с ним кто-то есть. И этот кто-то верит в него, поддерживает. Даже не словом, а просто – присутствием.

Игорь Олегович взял дипломат и достал оттуда несколько листов.

– Смотри, – протянул он их, – это результат итогов деятельности нашей службы за пять лет с момента начала эксперимента. Особое внимание обрати на график номер три. Это на следующей странице.

Я посмотрел. Кривая графика плавно росла до года, когда мы заработали. Потом – резкое падение. Надпись под графиком гласила «Количество самоубийств по Москве и обрасти».

– Да, именно так, – подтвердил мою догадку Белых. – За пять лет количество самоубийств в Москве и области снизилось наполовину. Можешь себе представить? Это ведь не просто цифры – это люди, это спасённые жизни. И многих спас – ты. Это достаточный ответ?

Я медленно кивнул – ответ действительно был исчерпывающий.

– Вот и хорошо, – Игорь Олегович поднялся с табуретки и достал из внутреннего кармана пиджака конверт. – Это банковская карта. Там сейчас лежит девяносто тысяч рублей. С этого месяца мы поднимаем зарплаты.

– Откуда деньги?

– В фонд сейчас собирают много средств. Вдобавок, мы удачно вложились в акции и наши резервы сильно выросли. Кроме того, эксперимент идёт удачно – ты сам видел – и теперь наверху решили, что уже можно отказаться от зарплаты наличными, поэтому мы переходим на карточки. Ты, кстати, получил первый. Остальным выдадут только через две недели. Но я не закончил – разреши, я договорю?

– Да, конечно.

– Так вот, это твоё жалование за месяц. Независимо от того, останешься ты у нас или нет, тебе каждый месяц в течение полугода будет начисляться эта сумма.

Шеф поднял дипломат и пошёл к двери квартиры.

– Мой тебе совет, Вася – сказал он, уже держась за ручку, – съезди, наконец, куда-нибудь в отпуск.

***

Вдохнув в последний раз утренний воздух, наполненный весело пляшущим тополиным пухом, я нырнул в метро. До работы езды всего двадцать пять минут, поэтому можно не торопиться – я успеваю.

В самом низу лестницы меня настигла смс-ка. От Насти.

«Я тебя люблю. Ты мой самый главный мужчина в жизни».

Я не стал писать ответ.

Просто набрал её номер. И Настя ответила сразу же.

– Я тебя тоже люблю, – сказал я. – Давай пойдём в ресторан? На Большой Никитской есть отличное место – настоящая белорусская кухня, очень уютно. Пойдём туда?

Настя согласилась. И пожелала мне хорошей смены. И её голос был тёплым.

А всего-то стоило набраться смелости, придти и рассказать ей всё как есть – про работу, про то, что на близких порой не остаётся сил, если отдавать их другим. Про то, что я дурак и трус. И про сны, в которых она улыбалась и тянула ко мне руки. Это было сложно.

Ещё сложнее оказалось выслушать то, что говорила она. Её боль, её обиды, её страхи.

А потом было хорошо.

Я вошёл в метро. Людей в вагоне было не много, поэтому удалось сесть. Включив звук в наушниках погромче, чтобы перебить гул метро, я погрузился в чтение.

На «Комсомольской» в вагон разом завалила плотная толпа. Сразу стало душно и тесно. Кто-то наступил мне на ногу и, волей-неволей, пришлось оторваться от книги.

Надо мной стояла молодая женщина с грустным лицом. Одной рукой она держалась за поручень, а другой придерживала огромный живот.