Татьяна Устименко - Эра зла

Санта положила на глаза Тристана свои маленькие ладони, наэлектризованные первозданным женским колдовством, и весь окружающий мир сразу же сузился для него до пределов ее нежных пальчиков, стройного податливого тела и призывно приоткрытых губ. В ее запахе чувствовались ароматы цветочного меда и горячего парного молока. Ее руки скользили по груди мужчины, они искали его сердце, чтобы на языке жестов и прикосновений, который куда древнее речи, признаться: «Я тебя хочу!» И, уже почти утонув в водовороте захватившей их страсти, Тристан все пытался понять, что же такое с ним происходит? В его никчемной жизни, в этом океане мутной холодной воды, долгие годы захлестывавшем никем не понимаемую, обездоленную душу философа-анахорета, вдруг показался маленький белый парус любви и надежды, безмерно удивляющий своей белизной, да и вообще самим фактом своего существования. Малюсенькая яхта ее нежности шла прямиком к острову его одиночества, и Тристан вдруг совершил открытие: его хотят спасти. О, он никогда не имел привычки врать самому себе и поэтому честно признавал: у него были женщины и до Санты — красивые, сексуальные, гордые и своенравные, но ни с одной из них он не испытывал такого всепоглощающего чувства умиротворения. Возможно, потому что они не нуждались в его защите?

Глаза Санты, невероятные и нереальные, напоминали ему срез спелого плода киви — салатовая роговица с частыми вкраплениями крохотных багровых зернышек-капель. Тристан медленно склонился к ее губам, опуская свои ладони с плеч девушки на ее бедра, а губы Санты налились сладким гранатовым соком, отзывчиво потянувшись к нему навстречу. Сегодня она стала для него сразу всеми женщинами планеты, а вся Вселенная казалась созданной лишь для того, чтобы ее эфемерная сущность, за тысячелетия вобравшая в себя истинную суть и смысл женской природы, проявилась наконец в конкретном живом существе. В этой удивительной девушке! При этом Санта далеко не была эталоном той безупречной красоты, которую воспевают в стихах поэты или запечатлевают на своих картинах великие живописцы. Да, она обладала стройностью и изяществом, но в ее осанке, походке, даже в повороте головы, когда взмах пушистых ресниц порывисто догоняет само движение, крылось что-то дикое и трогательное одновременно. При всей притягательности формы юного женского тела и флюидах сексуальности в ней еще оставалась угловатая непосредственность ребенка и даже капля подростковой скованности. Казалось, она не взрослела, как это происходит у обычного человека, но вбирала в себя все возраста сразу и формировала из них нечто свое, новое и странное. И то, что получалось, волновало и будоражило, будто энергия жесткого гамма-излучения. Ее очарование беспрепятственно проникало сквозь броню его здравого смысла, ранило прямо в сердце и будило в Тристане древнюю силу притяжения к женщине. Сама мысль о том, чтобы завлечь Санту в постель только ради банального секса, показалась ему грязной и до безобразия пошлой. Санта стала для него той женщиной, которой нужно предлагать всю свою жизнь, весь мир и всю Галактику в придачу, ибо в ней воплотилась сама любовь!

Тристан страстно обнял Санту и бережно уложил на свой кожаный, расстеленный рядом с костром плаш. Ее губы налились сладким сиропом желания и раскрылись лепестками свежей чайной розы, а в черных зрачках девичьих глаз он увидел отражения своих нечетких очертаний. Ее глаза стали двухсторонним зеркалом, ведь теперь они обладали одним на двоих взглядом, загнанным в ловушку вечного отражения. Их уста соприкоснулись, а ее трепетный язычок испытующе потыкался в мужские губы, ласково их раздвинул и пополз дальше. Ему немедленно захотелось завязать их языки в узел, ибо он слышал удары ее сердца — ритм попадал в резонанс с его собственным, и Тристану мнилось: вот еще немного, еще чуть-чуть — и сейчас частота колебаний дойдет до критической отметки, и тогда оргазм непременно разорвет их тела на молекулы, распыленные по бескрайнему космическому пространству бессмертной земной любви…

— Так оно к нам и приходит, — почти беззвучно шептали его губы, — обретение любви!

Я ощущала его страх. Он боялся обидеть, ранить меня неосторожным словом или слишком поспешным движением. В его широко раскрытых зеленых глазах, так похожих на мои собственные, я увидела свое отражение и тут же осознала ту нерушимую связь, которая установилась между нами в эту секунду и должна была сохраниться до самой нашей смерти. Жаль только, что она просуществует так недолго. Скоро мы умрем… И возможно, именно эта мысль до предела обострила наши ощущения, заставив чувствовать каждую клеточку тела, до остатка вбирать в себя эмоции и эманации, соединившие нас в единое целое. Его пальцы несмело скользнули по моим плечам, робко спустились на грудь, забрались под куртку, согревая и лаская. Забыв про холод, про мелкий снег, вперемешку с дождем сеющийся на наши головы, мы торопливо сбрасывали одежду, торопясь побыстрее устранить эту грубую преграду из ткани, отделяющую нас друг от друга. А когда последние покровы оказались сорваны, мы исступленно обнялись, сплетаясь руками и ногами, впиваясь губами и вонзаясь ногтями. Ближе, еще ближе… Теснее, еще теснее… Жестокая судьба готовится забрать у меня этого невероятного мужчину, а пока… Два белых тела на белом снегу! Нет, уже не два, а одно тело, созданное из двух, слившихся в горячечном, предсмертном любовном порыве. И так — навечно, покуда смерть не разлучит нас!

Его поцелуи становились все жарче, а прикосновения и ласки — все откровеннее и требовательнее. Его губы налились сладким гранатовым соком, перемежая лобзания несвязным лепетом удовольствия. Сильные мужские руки настолько деспотично обхватили мою талию, что я отчетливо услышала треск своих ребер, но не ощутила боли. Он рывком перекатил меня на спину и, взглядом попросив разрешения, соединился со мной одним резким, сладостным толчком. Я громко закричала от наслаждения, еще успев заметить, как внешний мир начал бешено вращаться вокруг наших ритмично движущихся тел, вовлекая нас в самый великий круговорот из всех существующих во Вселенной — в круговорот любви…