Дуглас Адамс - Долгое чаепитие

— Могу ли я сделать что-то, что может хоть как-то способствовать изменению ситуации к лучшему?

— Видите ли, все это гораздо сложнее. Я хочу сказать, мне кажется, что нужно немного подумать об этом, вот и все. Я имею в виду вообще обо всем. Вы сказали мне, что уезжаете. Но сегодня днем я слышал, как в ванной идет вода. Что я должен был думать? А та ваша выходка с кошкой, вы понимаете, я не могу выносить все связанное с кошками.

— Я знаю, Нейл. Именно поэтому я попросила миссис Грей в квартире рядом присмотреть за ней.

— Вот именно, и что случилось после этого, вам известно. Она умерла от сердечного приступа. Мистер Грей очень огорчен.

— Не понимаю, какая тут связь с моей просьбой присмотреть за кошкой.

— Все, что я могу сказать, это что он очень огорчен.

— Это естественно, Нейл. Это же его жена.

— В общем, я ничего не хочу сказать. Я просто говорю, что вам следует подумать об этом. И что нам делать в конце концов со всем этим? — добавил он, переключив свое внимание на автомат по продаже кока-колы.

— Я же сказала, что займусь этим утром и позабочусь, чтобы его убрали, — сказала Кейт. — Если вы считаете, что это может помочь, я с удовольствием буду и дальше стоять здесь и кричать, но…

— Ну что вы, дорогая, я просто хотел обратить ваше внимание. Надеюсь, вы постараетесь не очень шуметь в своей квартире, потому что сегодня вечером мне нужно позаниматься музыкой, а чтобы сосредоточиться, мне, как вы знаете, необходима тишина. — Он бросил на Кейт многозначительный взгляд из-за своих очков и удалился к себе.

Кейт не переставая мысленно считала от одного до десяти, потом решительно направилась наверх по лестнице вслед за Богом Грома, чувствуя, что ей не до грома, равно как и не до теологии. Дом задрожал от звуков главной темы «Валькирии», исполнявшейся на контрабасе фирмы «Фендер пресижн».

Дирк медленно продвигался по Юстон-роуд, где была страшная пробка, начавшаяся еще в конце семидесятых и которой не видно было конца вплоть до настоящего момента, то есть около десяти вечера в четверг, как вдруг ему показалось, что он мельком увидел что-то знакомое.

Об этом его известило подсознание — та несносно капризная часть человеческого мозга, которая никогда не отвечает на вопрос прямо, лишь подсовывает какие-то многозначительные намеки, а потом снова погружается в себя, тихонько что-то жужжа, и не говорит ничего членораздельного.

«Ну да, я действительно увидел что-то знакомое, — мысленно ответил он своему подсознанию. — Я двадцать раз в месяц проезжаю по этой оживленной улице в вечернее время. Мне здесь знакома каждая спичка, которая валяется в канаве. Нельзя ли выражаться поточнее?» Но подсознание его было трудно запугать, и оно продолжало хранить молчание. Ему нечего было добавить. И потом в городе полно фургонов серого цвета. Ничего особенного.

«Где? — настойчиво вопрошал Дирк себя, весь искрутившись на сиденье. — Где я видел серый фургон?»

Никакого ответа.

Он был так зажат автомобилями, что не мог двинуться вообще ни в какую сторону, а уж тем более вперед. Он вылез из своей машины и стал протискиваться назад, выныривая то здесь, то там из-за нагромождений автомобилей, пытаясь вспомнить и отыскать глазами то место, где он мог видеть фургон. Если он и видел его раньше, то теперь фургон упорно ускользал от него. Его подсознание не подавало голоса.

Машины по-прежнему стояли на месте, Дирк попробовал продолжить путь, но дорогу ему преградил мотокурьер, пытавшийся ехать вперед на своем огромном, покрытом грязью «кавасаки». Дирк решил устроить краткое выяснение отношений с курьером, но ему не удалось это сделать, так как курьер не слышал ни одного из доводов Дирка; в конце концов он обнаружил, что все вокруг зашевелилось и стало расползаться во все стороны и направления, исключая то, в котором находилась его машина, стоявшая без движения и без водителя, вызывая негодующее гудение всех остальных.

Неожиданно пронзительные звуки гудков привели его в прекрасное расположение духа; пробираясь между клубками автомобилей, он почувствовал, что напоминает себе сумасшедших на улицах Нью-Йорка, которые выбегали на дорогу, чтобы рассказать о дне Страшного Суда, надвигавшихся военных вмешательствах и о некомпетентности и коррупции Пентагона. Он поднял руки над головой и принялся громко кричать:

— Боги пришли на Землю! Боги идут по Земле!

Последнее еще больше подстегнуло эмоции тех, кто изо всех сил гудел на стоявшую без движения машину, и в результате разразилась ужасная какофония, становившаяся все громче, и над всем — голос Дирка.

— Боги идут по Земле! Боги идут по Земле! — вопил он. — Боги идут по Земле! Спасибо! — добавил он и, нырнув в свою машину, нажал на газ и тронулся с места, дав наконец возможность сбившейся в кучу массе прорваться вперед.

Он спрашивал себя, откуда у него могла взяться эта уверенность. Стихийное бедствие. Небрежная, легкомысленная формулировка, очень удобная для тех случаев, когда речь идет о каком-то непонятном явлении, которому никто не может найти какого-либо разумного объяснения. Но именно поэтому она и привлекла его внимание. Слова, произносимые бездумно, словно они не заключали в себе ничего по-настоящему серьезного, давали возможность просочиться истинным вещам, которые в ином случае никак не смогли бы дать о себе знать.

Необъяснимое исчезновение. Осло и кузнечный молот: мельчайшее, едва уловимое совпадение задевало одну маленькую нотку. Тем не менее эта нотка явственно выделялась из всего остального шума и гвалта повседневности, и в том же тоне, на той же высоте звучали еще несколько ноток. Стихийное бедствие, Осло, молот. Человек с кузнечным молотом, пытающийся улететь в Норвегию, ему мешают это сделать, он выходит из себя, и как следствие — «стихийное бедствие».

«Если какое-то существо обладает бессмертием, значит, оно должно существовать по сей день. А как же иначе?» — думал Дирк.

А откуда у бессмертного существа паспорт?

Действительно, откуда? Дирк попробовал представить сцену, которая могла разыграться в паспортном отделе, если бы туда пришел, к примеру, Тор — бог из норвежской мифологии — вместе со своим кузнечным молотом и стал бы объяснять, кто он и почему у него нет свидетельства о рождении. Ни у кого из служащих это не вызывало бы ни шока, ни ужаса, ни изумленных восклицаний — единственной реакцией была бы обычная тупая бюрократическая непробиваемость. И дело не в том, что ему поверили бы или нет, — от него просто потребовали бы показать свидетельство о рождении. Он мог пребывать там хоть целый день, негодуя и возмущаясь, сколько ему влезет, но если свидетельства о рождении так и не нашлось бы, то к моменту, когда контора должна закрываться, его просто попросили бы освободить помещение.