Сергей Костин - Легион Безголовый

Хорошо сказал капитан. Угробов — это человек!

Генерал задумывается, махает шашкой, успокаивая расшатанные тремя войнами нервы, подзывает ординарца, забирает каракулевую шапку и со всего маху швыряет папаху на пол:

— А ты, капитан, мне не хами. Не хами, говорю. Я старый вояка и не знаю слов пощады. Память моя, может, и дырявая, но я героев помню. Потому не сразу в переходе порубал, а по закону, по справедливости, на общественный суд вынес персональное дело. Требуешь для сотрудников последнее слово? Будь по-твоему. Но если ничего путного не скажут, отправлю интендантом вкалывать. Старший лейтенант Пономарев! Говорите, а то обед скоро. Коротко и четко. У вас минута.

Происходящее кажется нереальным. Это не я стою в окружении мускулистых полковников. Не я кусаю губы, пытаясь найти слова.

Машка пинает армейским ботинком, возвращая меня из нереального забытья.

— Товарищ генерал! Мы с прапорщиком Баобабовой полностью признаем свою вину. — Машка теряет сознание и падает в объятия довольных полковников. — И наказание мы готовы понести самое суровое. Но я прошу только одного. Можем ли мы прокрутить только что просмотренную пленку в три целых четырнадцать сотых раз медленнее обычной скорости?

Задумчиво накручивает усы генерал. Так же задумчиво крутят пальцами у висков полковники. Даже капитан Угробов, рискующий собственным мундиром, разочарованно качает головой. Только Машка счастливо улыбается. Но она без сознания, и ее ободряющая улыбка не считается.

— На то, товарищ генерал, есть веские научные причины. У меня как специалиста по разной подозрительной информации имеется мнение, что мы можем увидеть дополнительные улики в этом непростом с уголовной точки зрения деле.

Генерал пожимает плечами. Говорит: “Нехай”, — и усаживается за столик. Он спешит домой, где его ждут внуки, которым он припас горсть чупсов.

Гаснут прожектора, загораются телевизоры. На экране снова я корчу рожи. Но теперь высовываю язык в три раза медленнее. Смотреть второй раз на безобразия не хочется, и я прошу у невидимого механика:

— Пожалуйста, с того места, где туман появляется.

Механику наплевать, с какого места. Сказали — сделал.

Неторопливо стекает в подземный переход густое молоко тумана. Беззаботные лица массовки проплывают мимо объектива. При замедленной съемке вижу, как из банки с выручкой за прошлогодние газеты тощий студент ворует мелочь. Протяжный стон доносится из клетки с прапорщиком.

В один миг все меняется. Массовка оказывается расплющенной у стен. Нераспроданные газеты взрываются бумажным фонтаном. Лампы под потолком то гаснут, то загораются.

В зрительном зале проносится изумленный стон зрителей.

Прямо на камеру, из клубов дыма, навстречу зрителям неторопливо выплывает всадник. Копыта взмыленного коня вырывают из ледяного тумана клочья, раскидывая его по сторонам. Из ноздрей скакуна валит пар. И всадник крепко сидит в седле. И нет у него головы. А в руках острый режущий предмет. Шашка, такая же как у нашего генерала.

Там, где проскакал всадник, — черный пепел. Медленно разваливаются киоски, соскакивает со стен плитка. Я вижу, как меняются очертания массовки. Теперь это не живые люди, а безголовые существа стоят у стен перехода и тянут руки к скачущему всаднику. А он, весь в странном свечении, в развевающемся черном плаще, дергает за поводья, останавливая лютого скакуна у железной клетки. Замахивается острой сабелькой, рубит ни в чем не повинное железо. И под грозным оружием дрожит сталь. Отваливаются от клетки отрубленные куски. Неторопливо, словно замороженные, разлетаются искры.

Я вижу, как невзрачный старший лейтенант высовывается из-за угла клетки и, закрыв от смелости глаза, показывает безголовому всаднику красные корочки. Что-то кричит, широко разевая рот.

Безголовый всадник останавливает на замахе сабельку, склоняется к красной книжечке. Читает внимательно, сверяется с маленькой фотографией, вздрагивает плечами. Может, смеется, а может, плачет. Чешет черной перчаткой то, что осталось от шеи.

Из клетки просовывается рука прапорщика Баобабовой. Она застегивает на запястье задумавшегося Безголового всадника наручники. Второй зубастый кружок опутывает стальные прутья, о которые совсем недавно терлись львы и тигры. Враг пойман, враг заарканен. Враг повержен.

Но нет! Безголовый всадник одним движением сабельки перерубает прочную цепочку. Заносит грозное оружие над головой слегка смелого и бесшабашного старшего лейтенанта, бросившего вызов темной неизведанной силе.

Я втягиваю голову в шею и понимаю, как близко был от смерти.

Безголовый передумывает. Свешивается с нервно переступающего копытами скакуна, как бы смотрит в слегка испуганные глаза и неожиданно гладит меня по непослушным кудрям. После чего осматривает подземный переход отсутствующими глазами, поднимает лошадку на дыбы и срывается в галоп.

Холодный туман мгновенно рассеивается. Массовка приобретает человеческий вид, а подземный переход — вид незаконченного ремонта.

Пленка заканчивается, и по телевизионному экрану бежит белая рябь. Под потолком загорается одинокая лампочка.

Присутствующие молчат. Переживают то, чему только что стали свидетелями.

Первым приходит в себя Угробов. Спрыгивает со сцены, скачет по рядам, расталкивает растерянных полковников, обнимает прапорщика Баобабо-ву. Нет, чтобы сначала меня обнять. Я, может, больше в человеческих объятиях нуждаюсь. Меня совсем недавно какая-то гадость по голове гладила.

Очухивается генерал. Разводит руками, словно спрашивая у народа, как же так? Были факты и нет фактов? Дело разваливается прямо на генеральских глазах? А вот так, товарищ генерал. Чуть было не засудил невинных.

— Требую дополнительного финансирования операции.

Это я. Воспрял духом и наглостью. Теперь, когда все видели, с чем приходится иметь дело отделу “Пи”, можно потребовать лишние ассигнования, технику, подкрепление.

Угробов наконец отрывается от бессознательной Баобабовой, бросается ко мне. Долго трясет руку, обещая все возможные блага. Вижу, как за спиной взволнованного капитана потягивается Баобабова. Ее редко кто из жалости обнимает.

Неторопливо спускается в зал генерал. Присаживается рядом, на тринадцатое место. Хмурится, конечно, но оно и понятно. Чуть грех на душу не взял.

— Виноват я перед вами, сынки и дочки, — тяжело вздыхает он, щуря старческие глаза. — Не разглядел героев. Не поверил кристально чистым работникам, кровью и потом доказавшим свою преданность нашему делу. Простите меня, дурака старого. Впредь ни-ни.

Генерал тянет руку, чтобы неуставным рукопожатием искупить вину. Я смущен и взволнован. Не каждый день старшим лейтенантам доводится руки генеральские жать. Цепляюсь за протянутую ладонь и от всего сердца трясу генеральские пальцы. Внимание мое привлекает странный тихий звон. Опускаю глаза и вижу на запястье смущенного генерала обрубок баобабовского наручника с перерубленной цепочкой.