Сергей Костин - Легион Безголовый

— Тяжело нам будет.

— А вы не вздыхайте. Кому легко? Генералу, который, вместо того чтобы в кабинете кресло протирать, сейчас на кладбище оборону держит? Или Моноклю, призвание которого больных лечить, а не краску по хозяйственным отделам для нужд обороны тырить? Время нынче, товарищ Садовник, такое, неспокойное. И каждый человек на счету.

— Все я понимаю, Леша. Да только волнуюсь сильно. Раньше, когда мы дело с тарелками летающими имели, все понятно было. Взорвать кого надо, а кого надо, под подписку в родную Галактику отпустить. Или, к примеру, джиннов к порядку призвать, которые, совсем обнаглев, ручища к земным ископаемым тянули. А сейчас что? Зараза, нам противостоящая, до конца не изучена. Мы первые с ней боремся всеми доступными способами. И где гарантия, что в случае нашей победы подобное в другом месте не повторится?

— Не повторится. Обещать не могу, но сердцем чувствую. В клинике обстоятельства сложились определенным образом. Да и Монокль с сыночком руки приложили куда не следует.

— Выходит, они виноваты?

— Не надо искать виновных! — как можно тверже говорю я. — Не надо! Хотя виноваты, если хорошенько подумать, все те же американцы. А потому. Наши ученые компьютеры для чего изобретали? Для науки. А американцы, с их вечной любовью к обогащению, для того, чтобы в игрушки играть. Мы еще запрос в Гаагский суд пошлем. Разобраться надо, с какой стороны ветер дует.

— Думаешь, их работа?

Ничего я не ответил Садовнику. Зачем слова, когда и так все ясно. Россия во все времена лакомым куском для иноземного воронья была. И если не мечом, так пропагандой. А не пропагандой, так другим чем-нибудь. А Охотники… Верный способ в стороне остаться, если что не так.

— Мужики, вы чего грустные? А вот Машка Баобабова всегда веселая. На дворе чуть ли не третья виртуальная идет, а ей все сахар.

— Бронежилетик застегните, — сухо замечаю я, буравя две липучки, свободно болтающиеся без надобности.

— Ой, Лесик, с каких пор мы такие целомудренные? — Машка пытается хорохориться, но что-то заставляет ее выполнить приказ. Наверное, у меня щека от нервности сильно дергается. — Да ладно, жарко здесь.

— Жарко утром будет. Пойдешь в первых шеренгах.

— Уже догадалась, — вздыхает прапорщик и верная напарница. — Приманка для жадных до чужих голов Охотников.

— Правильно, — киваю ей. — Думаю, сделаем так: подпустим рисованных как можно ближе и одним залпом постараемся накрыть всю свору. Ради такой головы, как твоя, они все припрутся на место встречи.

— Две тысячи, — напоминает Садовник.

— Нас тоже не два десятка, — возражаю я, исподтишка наблюдая, как хищно изгибается Машка, пытаясь залепить две липучки. — Как говорил Суворов, не числом, а уменьем. Они не догадываются, что у нас сюрприз тактический приготовлен.

Садовник вздыхает. Человек столько лет в специальных органах отработал, столько разного и удивительного в жизни повидал, а веры все равно не хватает.

— Товарищ лейтенант?! — из потемок выныривает санитар в маскировочном халате, который до того, как его краской перепачкали, был обыкновенным белым медицинским. — Посыльные с магазинов прибыли, вас зовут.

— Принесли чего или пустыми явились?

— Есть маленько, — не совсем уверенно усмехается санитар, тиская пальцами поясок. — Как вы и приказывали, краска, кисточки, дрянь вонючая в бутылках, веревки. Много чего притащили.

— Сейчас приду. А до моего прихода все переписать и тщательно в списки занести для отчета вышестоящему начальству. Доказывай потом, что не мародерничали мы, а для нужд обороны составляющие изымали.

Санитар убегает.

— Пора и нам. Рассвет близок, а дел по самое не хочу. Маш, ты со мной?

— С тобой.

И правильно. Куда она без меня? Пропадет.

Если бы загулявший прохожий или какой при-позднившийся наряд милиции в эту странную ночь прошел мимо художественного музея, то его внимание непременно привлекли бы странные звуки, доносящиеся из-за плотных штор здания, охраняемого государством. Визг пилы, щелканье ножниц, скрежет металла — это только ничтожный перечень того, что мог бы услышать внимательный прохожий или патрульный.

Но тихо в эту ночь на улицах и, в частности, вокруг музея. Птица боится пролететь над ним, и мышь боится пискнуть рядом. И даже редкие ночные насекомые, кровожадно летающие по ночному городу, стараются облететь странное здание стороной. Ибо в эту ночь здесь вершится ИСТОРИЯ.

— Лешка! Иди с этими больными сам разбирайся. Я им что, нянька, утки вытаскивать?

А может, и не история, а так — маленький эпизод

Qepreu из жизни большого государства, которому многое еще предстоит увидеть на своем бесконечном пути.

Остаток ночи посвящаю общению с участниками освободительного движения. Машка права, если за ними как следует не присматривать, разбегутся на свою погибель.

Как водится — утро подкрадывается незаметно.

За час до восхода прибывает подкрепление с кладбища. Порядком поредевший отряд под командованием живого генерала долго не понимает, какого черта их вытащили из уютных блиндажей в город? Кто эти люди со странными лицами и манерами, что лезут к ним обниматься и целоваться? И почему вместо привычного оружия старший лейтенант Пономарев из отдела “Пи” предлагает взять в крепкие руки странные приспособления, назначение которых с трудом поддается человеческой логике.

Но когда вновь прибывшие, с помощью крепких выражений прапорщика Баобабовой, осознают, на какое важное государственное дело им предстоит отправиться, страсти утихают. Все они — и опера, и прокурорские понимают, что предстоит им стать участниками, возможно, самого важного события в их жизни. Есть такая профессия — Родину защищать от всяких разных нарисованных.

И наступает прекрасное летнее утро.

Совершенно непредсказуемо, совершенно некстати и совершенно неправдоподобно над районом идет густой мохнатый снег. И наступают абсолютно нереальные летние морозы под минус десять. Дома, деревья и тротуары покрываются тонким слоем льда. И становится мир белым-белым, как чистый лист бумаги, на котором нам, защитникам правопорядка и независимости, предстоит написать новую страничку истории.

— Если хренотень, то до конца хренотень, — высказывается по этому поводу генерал, натягивая на уши каракулевую папаху. Мы с ним целых полчаса проспорили в каморке уборщицы, кто из нас старший в предстоящей операции. Сошлись на том, что “до” и “во время” командую я, а “после”, если оно состоится, бразды правления взваливает на генеральские погоны соответственно он, генерал.

Нет, мне не жалко. Слава не для молодого лейтенанта. Лишь бы страна родная мирно проживала и ничего не нарушала. Генералу — генералово, а лейтенанту, как обычно, что останется.