Лякмунт - Смерть - понятие относительное

— А я догадываюсь, — объявил Петров. — Персик, тебе не удалось вспомнить подробностей своего нерушимого обещания?

— А я их никогда не забывал, — невозмутимо ответил Валерианыч.

— Но почему же ты молчал? — удивленно воскликнул Иван. Алена и я тоже были поражены скрытностью дядюшки, один Петров сохранил невозмутимое выражение лица.

— Вы все поймете, когда я прочитаю текст, — пообещал дядя Персик. — Слушайте! Потом если захотите, сможете задать вопросы, — и дядюшка по памяти, но уверенно, словно читал по бумажке, изложил следующие четыре пункта:

— Сейчас, когда «трое достойных» собрались здесь, я получил возможность ознакомить вас с этим текстом, — сообщил Попцов умиротворенным тоном.

— Дядя, а кто составил этот текст? — после короткого молчания спросил Иван.

— Тот же, кто передал мне рецепты. Ричард попросил не оглашать его имени и называть просто «Переводчик».

— Зачем это, Ричард?

— Меня попросила об этом одна, не слишком симпатичная личность, и я пообещал, — объяснил всем Петров, — уверяю вас, настоящее имя этого Переводчика ни о чем не скажет. Иван, у тебя больше нет вопросов? — последняя фраза прозвучала слегка издевательски, но Иван не обиделся, а сказал, обращаясь к дядюшке:

— Я конечно не психиатр, но от текста отчетливо веет патологией. Твой завещатель был душевно здоровым человеком?

— На мой взгляд, да, — сказал дядя Персик, — но ведь я тоже не психиатр. Дело в том, что незадолго до нашего знакомства он всерьез увлекся религией. Если угодно, «вдарился в религию». Скажи, Ваня, это ведь не обязательно свидетельствует о психической патологии?

— Патология, не патология — это вопрос чисто терминологический, — пожал плечами Иван, — но одно дело, когда религиозность — это общественная норма. Совсем другое — наше общество, где истовая вера — удел маргиналов. Я не берусь утверждать, что его отклонения от нормы носили патологический характер, но определенные девиации явно имеют место. Обрати внимание на его лексику.

— Ваня, а какой лексикой следует пользоваться, приводя человека к обещанию, нарушив которое, он тут же будет уничтожен некой высшей силой? — вкрадчиво спросил дядюшка. Я почувствовал, что пришло время вмешаться — не хватало еще, чтобы родственники перессорились!

— Персострат Валерианович, — почтительно сказал я, — вы же единственный, кто знает, в чем там было дело. Расскажите, пожалуйста — сами мы всё равно не догадаемся, — дядюшка внимательно поглядел на меня, кивнул головой и рассказал. Рассказ длился от силы пятнадцать минут, но после его завершения, действительно, почти всё стало понятно.

Началось всё с того, что лет десять назад некий гражданин весьма преклонных лет, прежде не знакомый с Попцовым, начал настойчиво искать с ним встречи. Этот человек желал ознакомить известного ученого с сенсационными научными материалами, которые он когда-то давно, в сороковых годах, вывез из оккупированной Германии. Заинтригованный Попцов, наплевав на нормы секретности, пригласил ветерана к себе домой. Переводчик пришел на встречу, увешенный боевыми наградами, и потребовал, чтобы Попцов предъявил свой партбилет. Вообразив, что герой войны желает говорить с ним, как коммунист с коммунистом, Попцов выполнил просьбу, впрочем, не без смущения: в билете не было свежих отметок об уплате членских взносов; к тому времени дядюшка уже лет десять, как их не платил. Не тратя времени на изучение документа, Переводчик расставил на столе несколько цветных тетраэдров, произвел какие-то быстрые и непонятные действия и вручил изумленному Попцову копию его партийного билета. Упаковывая тетраэдры обратно к себе в портфель, Переводчик предупредил, что вернется через три дня для более обстоятельной беседы и быстро ушел. Изумленный Попцов, несмотря на вечернее время, помчался в Институт, где подверг копию всевозможным анализам. Результат не укладывался ни в какие научные рамки. Копия представляла собой безупречный негатив оригинала, как будто бы билет был чудесным образом сфотографирован, но запечатлен не на пленке, а в пространстве. Через два дня копия документа сама собой исчезла, причем это случилось прямо на глазах у ученого. С этого момента Попцов с волнением начал ждать появления Переводчика: он сообразил, что не знает ни имени таинственного гостя, ни где его искать. Переводчик появился в обещанное время и завел разговор на совершенно неинтересную тему. Он говорил о какой-то секте, братстве светлых людей, которые, к сожалению, не умеют прощать, про сострадание ближнему и чуть было не порушенную любовь двух чистых сердец. Попцов вежливо слушал, кивал головой, а сам думал о том, как бы получить для исследования загадочные тетраэдры. Внезапно гость закончил свою странную речь и спросил, согласен ли слушатель с тем, что услышал. Попцов, естественно, выразил своё полное согласие, и Переводчик ушел, пообещав заглянуть завтра в это же время.

На следующий день таинственный старик пришел к дядюшке снова и заставил его принести нерушимое обещание. Делом это оказалось непростым и отняло больше трех часов. Ветеран «гонял» Персика по каждому из четырех пунктов, задавая всякие проверочные вопросы, пока не убедился, что Попцов искренне готов подписаться под каждым из них. После этого Попцов, находясь в пятиугольнике из тетраэдров, с полной убежденностью зачитал обещание целиком, и подписал его своей кровью. Откровенный идиотизм обряда не мог остановить Попцова: ученому очень хотелось получить пирамидки для изучения. Прощаясь с дядюшкой, Переводчик, кроме пирамидок и монет, оставил несколько листков бумаги, большая часть из которых содержала текст, напечатанный на немецкой машинке с готическим шрифтом, и еще два листка, заполненных дрожащим старческим почерком. На первом листке были некие комментарии к немецким текстам, а второй содержал текст нерушимого обещания, которое Попцов только что принес.

— Дядя, а что было в комментариях, которые оставил тебе Переводчик? — перебил родственника Иван.