Андрей Буторин - Наследница престола

В том месте, где очутился Генка, начинался лиловый рассвет. Он вспомнил, что совсем недавно уже видел эту картину. Черные силуэты деревьев на темном пурпуре и река, возле которой он лежал в траве, — показались ему знакомыми. Над водой клубился подсвеченный лиловым туман… «Прямо Deep Purple настоящий, — вспомнил Генка любимую группу отца, — „Дым над водой“ — ни дать ни взять».

Он поднялся на ноги, снял шлем, даже не глянув состав атмосферы. Просто понял, где очутился, и знал, что с атмосферой тут все в порядке. Планета — почти Генкина тезка — захотела встретиться с ним.

Выбирать не приходилось. А варианты имелись. Можно было снова попытаться прыгнуть на Релену, но делать это совсем не хотелось. Не то чтобы Генка боялся (Маринины слова до сих пор звенели в ушах): он почему-то был уверен, что ничего у него опять не получится. Он догадался, что попал в блуждающий Переход, и думал, что, если прыгнет сразу, получится то же самое, а то и хуже. Надо выждать хоть какое-то время.

Но Марина должна была ждать его на Релене… Что станет делать она, увидев, что Генка промахнулся? Сможет ли вычислить, куда его занесло? Наверное, нет… Станет его ждать? Возможно, да… Сколько? Не может ведь она торчать там сутки…

«А почему, собственно, сутки? — подумал Генка. — Я что, собрался здесь загорать?»

Генке стало очень неуютно. Что ни говори, а рядом с Мариной он чувствовал себя защищенным. С ним была его «джинниня из лампочки», которая всегда могла прийти на помощь, сотворить любое чудо. Может, он и полюбил ее потому, что она снимала все проблемы. Ну, или почти все. Она была удобной — как удобна разношенная обувь.

«Я — гад! — сказал себе мысленно Генка. — Подумать так о Марине! Это не она — обувь, это я — валенок. Самый настоящий!»

Он принялся корить себя и казнить, называть ничтожеством, мерзавцем…

Процесс самобичевания так увлек Генку, что он забыл снять скафандр. Впрочем, его подсознание вполне могло помешать этому, надеясь, что хозяин опомнится и все-таки совершит прыжок… Да Генка был готов и к такому развитию событий: минута-другая — и он бы прыгнул.

Но туман над рекой вдруг поплыл на него, накрыв с головой, а когда так же неожиданно рассеялся, оказалось, что уже не раннее утро, а самый настоящий день… Генка разглядел, что стоит под той самой скалой с пещерой Перехода, в которую ушли они с Мариной совсем недавно. Только теперь Генка был ближе к реке. Или это река стала ближе?..

Генка осмотрелся внимательнее и почти убедил себя, что в прошлый раз картина была несколько иной: река текла чуть дальше; деревьев вокруг росло меньше, а самое главное — не было ступенек, вырубленных тепловым лучом!

Что это могло значить. Генка осмыслить не успел, потому что сверху — от пещеры — раздались голоса. Генка инстинктивно спрятался за деревом.

Голоса стали слышны отчетливей. Потом по скале заструилась толстая веревка с завязанными через метр-полтора друг от друга узлами. Конец веревки покачался совсем близко от Генки и заходил из стороны в сторону — по веревке кто-то начал спускаться. Пока Генка сообразил, что тот. кто спускается, окажется с ним почти нос к носу, этот кто-то и впрямь спрыгнул прямо перед ним и, разумеется, сразу его увидел.

Человек был одет по-киношному: картуз, синяя без воротника рубаха навыпуск — Генка вспомнил, что такие назывались косоворотками, — темные широкие штаны в мелкую полоску, заправленные в сапоги. За спиной болталась холщовая котомка на веревочной лямке… Сам человек был невысоким, коренастым, неопределенного «среднего» возраста — от тридцати до пятидесяти — имел неопрятную рыжую бороденку, нос картошкой с широченными ноздрями, глубоко посаженные глаза под мохнатыми, похожими на двух склеившихся гусениц бровями.

Все это сразу бросилось Генке в глаза. Мохнатые «гусеницы» его прямо-таки загипнотизировали. Они зашевелились, словно устраиваясь поудобней, расцепились, полезли вверх, извиваясь, затем снова упали вниз и там, над самой переносицей, вновь склеились намертво. Потом Генка услышал фразу с отчаянным «оканьем»:

— Ты, лешачина, подь отседа! Топор у меня — зарублю!

Обладатель «гусениц» и своеобразного говора сбросил с плеч котомку и впрямь вынул топорик на коротенькой ручке.

— Э-э-э! — поднял руки Генка. — Ты чего, дядя?

— Ничо! — грозно сказал мужик. — Подь отседа, лешак!

— Почему лешак-то? — попятился Генка и сразу вспомнил, что до сих пор не снял скафандра. — Погодите — я разденусь!

Он лихо выпрыгнул из скафандра. Мужик попятился, выставив перед собой топор. Глазки его настороженно бегали из-под насупленных «гусениц», осматривая Генку с головы до ног. Видимо, осмотр его удовлетворил. Во всяком случае, топорик мужик опустил.

— Пошто вырядился так? — хмуро спросил он. — Рубанул бы вот — взял бы грех на душу, прости господи! — Мужик переложил топор в левую руку и размашисто перекрестился.

— Это же скафандр! — Генка поддел ногой спецкостюм. — Защитная одежда такая.

— От кого сщищался-то? — усмехнулся мужик, сощурив глаза. — Тута, гуторят, зверья нет… Сам-то отседова будешь?

— Нет, с Земли я, — признался Генка, догадавшись уже, что странно одетый человек — его однопланетник. Разве мог он предположить, что понятие «планета» для того не ведомо?

— С Земли? — удивился незнакомец. — Так и я, чай, не с неба! — Он вздохнул, достал из котомки кисет, клочок бумаги и принялся скручивать «козью ножку». Глянул на Генку и протянул кисет: — Будешь?

— Не курю, — ответил Генка и стал складывать скафандр. Между делом поглядывал на собеседника, пускавшего густые струи пахучего дыма. — А вы были уже тут?

— Впервой я… — Мужик затянулся самокруткой так, что табак затрещал, словно сучья в костре. — Петро сповадил, ходил он лонись [1]сюды. Надысь [2]вернулся. Хвалился — шибко дородно тутока!

Генка наморщил лоб, продираясь сквозь частокол незнакомых слов. Мужик заметил это и нахмурился:

— Чо-то? Не баско тутока? Петро гуторил — и землица, слышь, дородная, и народишко незлой. Тока неруси все: не по-нашему лаются.

— Да нет, здесь неплохо вроде бы, много наших живет… — Генка продолжал морщить лоб в сомнениях. — Из Великого Устюга в основном.

— С Устюга? Не слыхал про то… Петро никого не видывал. Неруси одне — трындел.

— Странно, — сказал Генка. — А вы сами-то откуда?

— С Васина я. Где Устюг, так за рекой Васино и есть.

— И что, плохо там?

— Пошто плохо? Шибко дородно!

— Так чего вы сюда-то?

— А чо мне тамока? Бобыль я, женка померла: рожала — и померла… И ребятеночек помер. Родителев нету. Сестра замужем. Брат на службе царевой.

— Что значит — «царевой»? — крякнул Генка. — На государственной?

— На государевой, на царевой — все едино! В солдатах он: царю-батюшке служит. И в турецкую воевал. А домой вернется ли — то не ведомо.