Питер Дэвид - Сэр Невпопад из Ниоткуда

Энтипи стала требовать от меня ответа, куда летит феникс. На это лишь одно можно было сказать — для него самого важно не куда он нас доставит, а откуда унесет прочь. Птица следовала четким указаниям судьбы, но не собственной, нет. Моей. А я понятия не имел, какова она.

И рассчитывал, как прежде, в случае необходимости прибегнуть к импровизации. Порой мне это неплохо удавалось.

ЭНТИПИ сердито замолчала. Меня это обрадовало прямо-таки до глубины души: надо было попытаться сориентироваться, определить, хотя бы примерно, в какой части мира мы с ней очутились. Я мог быть вполне уверен лишь в одном — путь наш лежал строго на запад, поскольку оранжево-багровый диск солнца, все ниже склонявшийся к горизонту, виднелся впереди, в необозримой дали. Надвигались сумерки. Это не сулило нам с Энтипи ничего отрадного: в темноте невозможно будет разглядеть, куда нас несет проклятая птица. Вот потому-то, пока солнце еще светило, я напряженно вглядывался в проносившиеся под нами ландшафты, надеясь приметить хоть что-то знакомое, пусть только с чужих слов — замок, горную гряду, озеро.

Мы находились за пределами Истерии. В этом я нисколько не сомневался. Феникс продолжал полет, не сбавляя скорости, и я даже отдаленно не мог предположить, куда он нас в итоге затащит. Подумал было даже, мрачно усмехнувшись про себя, что эта полулегендарная птица, родившаяся в огне и, поди, способная вытерпеть любой жар, не иначе как вознамерилась доставить нас на поверхность солнца. Сама сгорит, ей-то не привыкать, а заодно и от нас избавится.

Феникс наклонил голову, и мне показалось было, что это он заходит на посадку. Но увы! Чертов переросток всего лишь изменил направление полета, свернув на северо-запад. И еще энергичней замахал гигантскими крыльями, чтоб ему пусто было! Чем дальше мы продвигались в этом новом направлении, тем делалось холоднее. Я забеспокоился, уж не решил ли феникс дотащить нас до самого Холодного Севера, чтобы мы угодили там прямехонько в руки короля Меандра. Вдруг тому вздумалось хотя бы на время возвратиться в собственные владения, чтобы отдохнуть от скитаний? Прошло еще несколько минут, и дыхание, вырывавшееся у меня из носа и рта, стало превращаться в пар. Мне от этого зрелища сделалось ужасно неуютно. Но с Энтипи я своими чувствами не поделился, потому как подозревал, что любое высказанное мной сомнение, недовольство, опасение будет ею воспринято как проявление слабости, и тогда мне не поздоровится от ее острого, как бритва, языка. Да какое там не поздоровится — девчонка меня просто словесно уничтожит! Сумею ли я в таком случае побороть искушение столкнуть ее вниз? Если только феникс еще прежде не разделается с нами обоими…

Стоило мне об этом подумать, как Энтипи, будто назло, соблаговолила удостоить меня своего августейшего внимания.

— Где это мы? — капризным тоном осведомилась она и с угрозой прибавила: — Только попробуйте ответить: «На спине феникса»! Я вас тотчас же вниз столкну!

— Почел бы за счастье для себя избавиться от вашей компании, принцесса, даже такой ценой.

— Ах, какой же вы, право, грубиян!

Я расхохотался:

— И это вы мне говорите?! Вы?! Вот уж что называется — с больной головы да на здоровую.

— К вашему сведению, я принцесса. Особа королевской крови, которой дозволено гораздо больше, чем любому из подданных ее отца. Я могу говорить что захочу, кому захочу и когда захочу. Итак, ответьте, почему вы так грубы? — Помолчав и не дождавшись от меня ни слова, она решила высказать собственное предположение: — Не иначе как потому, что ненавидите и презираете женщин. — Она кивнула, явно удовлетворившись таким объяснением, и повторила с оттенком осуждения: — Ненавидите и презираете.

Я вздохнул:

— Не больше, чем всех остальных.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ваше всемилостивейшее высочество! Я готов отдать все на свете, все, понимаете, лишь бы не углубляться в этот предмет. Давайте помолчим.

Энтипи, насупившись, отвернулась.

Лишь только стемнело, феникс опустил голову и резко устремился вниз. Его неожиданный маневр сопровождался двумя истошными воплями: один, бог весть по какой причине, издала сама птица, другой вырвался из груди перепуганной Энтипи. Я сам готов был завопить, как раненый вепрь, и, клянусь, резкое движение феникса повергло меня в такой ужас, что, не закуси я до крови нижнюю губу, мой безумный вой перекрыл бы оба их голоса.

— Остановите его! — потребовала Энтипи.

Но я, к глубокому своему сожалению, не представлял, как выполнить ее приказание. Идея умерщвления этого монстра казалась мне не более привлекательной, чем прежде. Все, что мне оставалось, — это держаться за его проклятую шею изо всех сил и молиться богам, чтобы этот идиот сел наконец на землю. Или, если ему в безмозглую голову придет нас сбросить, чтобы это произошло как можно ближе к земной поверхности. Но боги, как, впрочем, и всегда, стоило мне к ним мысленно обратиться, только посмеялись над моей беспомощностью, не пожелав ничем помочь. Я готов побиться об заклад: чем отчаяннее становилось наше с принцессой положение, тем веселей они хохотали. Своеобразное чувство юмора, что и говорить.

Феникс внезапно перестал снижаться, расправил сложенные крылья и… какой-то мощный инстинкт, какое-то шестое чувство в последний момент предупредило меня о грозящей опасности. Я выбросил вперед руку, отчаянным усилием прижал посох к его горлу и ухватился за конец и рукоятку окоченевшими от холода и усталости ладонями. Больше всего на свете я страшился, что во время моего маневра этот злобный гигант жутким своим клювом отхватит мне руки по самый локоть. Едва переведя дух, я оказался перевернут вверх тормашками. Шестое чувство меня не обмануло: феникс крутанулся в воздухе и летел теперь лапами кверху, спиной вниз. Разумеется, я повис в воздухе, как кусок говядины на крюке в лавке мясника. Жизнь моя теперь всецело зависела от силы рук. Посох, естественно, так и впился в глотку злодея-акробата, но того, судя по всему, это мало беспокоило. Во всяком случае, он явно предвкушал скорое свое избавление от моего общества и от всех неприятных ощущений, которые я ему доставлял, зная не хуже меня, что лететь пузом кверху он может куда дольше, чем я — удерживать свое тело от падения одной лишь силой рук.

И не только свое, если уж на то пошло. Потому как Энтипи вообще не за что было ухватиться, кроме перьев на спине феникса. Но и те могли ей пригодиться в качестве разве что сувенира на память о приятном воздушном путешествии, но никак не послужить опорой: стоило птице перевернуться, и они остались у Энтипи в кулаке. Между принцессой и землей больше не было никаких преград — только воздух. К этому моменту густая тьма полностью скрыла от нас приметы и особенности местности, над которой мы пролетали. Но и я и принцесса понимали, что каким бы ни был проносящийся далеко внизу ландшафт, нам вряд ли стоит рассчитывать на мягкое и благополучное приземление после падения с такой сумасшедшей высоты.