Леонид Каганов - Глупопись

Эта глупопись была отшарена при разгребках заглавного куборя Горяного Инстинктута в 192-ем годуне (н.е.) и доявляет нашнему мыслию показец ишнего мыслия, всяковски нераспознатого вот по нашние годуны. Глупопись доявляет нашнему мыслию единокий написец ишней культурницы, то до нашних годун ни отшарено допохожих нисколь и писун вот не погадан. Промежважно любозырен в глупописи ишний словесовый выражак и буквочертание. Непозабыя, цо буквочертание перечертовано, выражак остал статным и прочтецам сойдет любозрец глазования вот написеца.

Когда я решил хорошо учиться в институте, то завел будильник на двадцать три минуты раньше, но когда я проснулся, то вспомнил, что сейчас не время просыпаться, а время просыпаться будет через двадцать три минуты и решил, что надо дальше спать пока не наступит настоящее время. Я повернулся на другой бок и начал спать снова, но все время боялся, что просплю настоящее время и поэтому спать не получалось. Когда наступило настоящее время я открыл глаза, и стал мысленно репетировать как я быстро вскакиваю и надеваю рубашку, но потом вспомнил, что читал в одном ежегоднике, как от быстрого вскакивания портится много разных нервов, а вскакивать надо наоборот медленно и постепенно. Я решил ждать пока наступит постепенно, но оно все не приходило, а вместо него пришел жираф с дискетой и снаружи дискета была тефлоновая, а внутри лежал блинчик, и я подумал, что это мне сниться и надо проснуться и широко открыть глаза. Сначала глаза не открывались, но потом жираф ушел, и они открылись, и я стал постепенно одевать рубашку, стараясь не попортить нервов. Потом я подумал, что завтракать уже поздно, надел пальто и побежал по лестнице, потому-что человеку нельзя ехать на лифте, потому-что от этого ноги неподвижно жмут на пол и портятся.

Я вошел в метро, встал посередине платформы и стал ждать пока подъедет поезд, но вместо поезда приехал трамвай. Я не знал, можно ли ехать в трамвае, потому что никогда не ездил в трамвае в метро — а вдруг он идет в другую сторону — и стал снова ждать, но снова приехал трамвай. Я подумал, что первый трамвай шел куда надо, а вот второй уже точно пойдет в другую сторону, и лучше сразу ехать в третьем, но вместо третьего трамвая пришел поезд, и я поехал на нем. Поезд сначала ехал хорошо, но потом остановился и стал шипеть, а рядом стояла тетенька с сумкой на колесиках и тоже стала шипеть, и я тогда тоже стал шипеть. Потом все перестали шипеть и поезд поехал, а тетенька спросила, как ей лучше доехать до Кропоткинской, а я стал думать, что она едет плавать в бассейн, а в сумке у нее поплавки и ласты, и подумал, что она совсем не умеет плавать и сразу утонет и лучше ей никуда не ехать, а вернуться домой и залезть в душ, но я ей этого нарочно не сказал, а кивнул головой и ответил, что ей надо ехать прямо. Потом я подумал, что мы наверное уже обогнали те два трамвая, а потом приехала моя станция и я вышел на улицу и по улице дошел до института. Время было нехорошее и я решил первым делом пойти в компьютерный зал.

В компьютерном зале сидел Илья и смотрел на экран. На экране был крестик, а Илья думал, хорошо это или плохо, что крестик. Я спросил у него, бывало ли с ним, что вместо поезда приходил трамвай, а он сказал, что не знает, но тут подошла Машка и сказала, что вот она когда ждет такси, то останавливаются автобусы, потому-что у нее юбка короче чем она сама, а потом она сказала чтобы Илья ее пустил за компьютер, а я пошел снимать пальто на стол и подумал, что это все мне снится и надо открыть глаза и проснуться. Я специально сразу не стал открывать глаза, потому-что они уже были открыты, я сначала их совсем закрыл и сразу открыл и подумал, что если даже я еще не проснулся, то надо вести себя будто не сплю, ведь если я буду так себя вести, будто сплю, то еще нахулиганю разных гадостей и поломаю вокруг клавиши и лаборанта Федю, а если буду думать, что не сплю, то безнаказанность не распоясается, и я начал делать самовнушение, что не сплю, и действительно в этот вторник я больше не спал до самого вечера, а как только настал вечер, то сразу записал эту историю.

Дык ни хмылко-ли любозырный написец?