Чингиз Цыбиков - Бабайка

— У детей, конечно, богатая фантазия, — сказала Валентина Хубраковна. — Но ваш Никита — это что-то особенное.

— Спасибо, — сказал я.

— Погодите со своими спасибами, — отмахнулась заведующая. — Это вовсе не комплимент.

— А-а… не комплимент, — сказал я. — А-а-а… что тогда?

Умненький такой вопрос, не правда ли?

— Он пугает ребятишек в группе.

Заведующая сделала паузу. Я молчал, и ей пришлось продолжить.

— Он пугает ребятишек бабайкой. Это, конечно, не бог весть что, но Никита ваш говорит, что видел бабайку, и что бабайка велела ребятишкам Никиту не обижать. И воспитательница говорит, что (холодок пробежал у меня промеж лопаток), некоторые ребятишки наши Никиту вашего стали побаиваться.

Валентина Хубраковна взяла паузу. Я по-прежнему тупо молчал.

— Поговорите с сыном, — мягко сказала заведующая. — Скажите ему, что не надо пугать ребятишек.

— Хорошо, — сказал я. — Я обязательно поговорю с ним.

— И последнее. Убедительная просьба — не разрешайте своему ребенку брать в садик игрушки. Они ссорятся из-за них, чуть ли не дерутся. Один принесет красивую игрушку, а остальным тоже хочется. Крик, слёзы.

— Мы не разрешаем, — сказал я.

— Да что вы говорите, — пропела заведующая. — Ваш сын каждый день приносит в группу плюшевого медвежонка.

Язва.

VIII

Когда я вернулся домой, я был спокоен. Подогрел оставшийся с обеда борщ, поел. Помыл тарелку. Попил зеленого чая с молоком. Поставил чашку в мойку. В голове было пусто. Не о чем было думать, все уже было думано-передумано по дороге домой и решено твердо. Дело было за малым.

Оставалось поговорить с бабайкой.

IX

Две чашки чая. Одна из них кофейная. Печенье «Юбилейное» — бабайке нравится «Юбилейное». Ольга купает сына. Это ненадолго, минут на пятнадцать, но мне хватит.

Бабайка деликатно прихлебывает чай, скальпелем отрезает себе кусочки печенья, кладет их в рот, жуёт и молчит. Говорить должен я, ведь это я, в конце концов, сказал, что нам надо поговорить.

— Ты ходишь в детский сад. — Я, наконец, решился.

— Да, хожу, — сказал бабайка.

— Тебе не стоит этого делать.

— Ха!

— Ты пугаешь ребятишек.

— Я охраняю вашу семью.

— Ты охраняешь Никиту.

— Он в вашей семье — главный. Ему и внимания больше. Но по сути — я охраняю вашу семью.

— Не надо нас охранять.

Пауза. И ворчливо так:

— Ладно, не буду. Посмотрим, что из этого получится.

Я удивился. Не думал, что мне всё будет так легко. Впрочем, плевать. Главное, я добился своего.

И мы дальше пьём чай.

X

Не знаю, что это было — совпадение, или, выражаясь трагедийно, роковая случайность. Все мы иногда поздно возвращаемся домой.

Бывает.

— Эй, мужик! закурить не найдется?

Терпеть не могу, когда так обращаются ко мне. Если ты куришь, почему у тебя нет своих сигарет? Или своих спичек? А уж если так обращается к тебе сопляк малолетний…

— Какой я тебе мужик, юноша.

— А чё так дерзко отвечаем?

Я знаю, что скажет жена. Она скажет, зачем ты связываешься со шпаной, тебе что, жить надоело. Да только себя уважать хоть немножко да надо. Тем более если их всего двое.

— Да пошёл ты…

И тут выяснилось, что я ошибся. Не двое их было — трое. Когда сзади бьют по тыквочке палкой или что там у него было — это не больно. Просто бац! — и чувствуешь, как что-то тёплое начинает стекать вниз по голове. Вот тут-то я разозлился по-настоящему. Да только шпана эта обгашеная против обыкновения не стала меня добивать, а побежала. А я за ними не погнался.

Нехорошо мне стало.

XI

Ольга с Никиткой были в гостях. Неподалеку, на соседней улице. Ну и слава богу, нечего пугать родных. Я сам промыл себе голову под струёй воды из-под крана. Сам обработал рану слабым раствором фурацилина. Затолкал одежду в стиралку, набрал программу. Бабайка неодобрительно следил за моими действиями. Ходил за мною следом — в ванную, из ванной на кухню, с кухни — в мой кабинет, и смотрел, смотрел с укоризной. Наконец не выдержал:

— Значит, говоришь, не надо вас охранять.

Я молчал. Крыть было нечем. К тому же тампон с мазью приложенный мною на рану сваливался с головы, и вообще чувствовал я себя прескверно.

— Погоди-ка… — бабайка залез на диван, с дивана перебрался на стол. — Наклонись.

Я наклонился. Бабайка взял в руку (или лапу?) тампон и пришлёпнул его на рану.

— Всё.

— Что всё?

— Будет держаться.

Я потрогал тампон указательным пальцем. Тампон был обычный — мягкий, сооруженный из сложенного несколько раз бинта. Вот только почему-то был он словно присохший к ране. К свежей ране.

— А-а-а… А как я его сниму?

— Что такое? — бабайка озабоченно показал лапой, дескать, наклонись, взял с раны тампон, посмотрел на него. Я же напряженно таращил глаза исподлобья, пытаясь разглядеть собственную макушку.

— Всё нормально, — сказал бабайка и снова пришлепнул тампон на рану.

Чёрт знает что такое. Не падает. Держится и не падает.

XII

Прошла неделя. Ольгой я был беспощадно за свое легкомыслие отруган. Никитка немного за меня испугался, и каждый день тыкал в подсыхающую рану пальчиком — проверял. Кстати, мой вам совет: не повторяйте моей ошибки. Если получите рассечение кожно-волосяного покрова — сразу идите к травмпункт. Там вам рану зашьют, и она уже через пару дней будет выглядеть вполне прилично. Я же этого не сделал, и заживала она у меня подольше и выглядела похуже.

XIII

Была пятница. Не самый плохой день недели. Некоторые даже считают его лучшим — трудовая неделя позади, впереди выходные.

Хорошо!

Я принял ванну и, наконец, помыл голову, с разрешения хирурга, который закрыл мне больничный намедни.

М-м, ага, а мы гуляем, мы крутые, ага

А мы хорошие, не злые, ага,

Пада-бада-ба-будет вечер,

Будут выходные.

Напевая так, двигался я в махровом халате, по направлению к своему кабинету, вытирал голову полотенцем и чувствовал себя прекрасно.

— … я не боюсь.

— И правильно. Давай, лезь. Там тебе будет хорошо.

— Купишь мне мороженое?

— Конечно, куплю.

Вот такой диалог между Никитой и бабайкой слушал я, стоя перед дверью своего кабинета, и холод снова бежал по позвоночнику, и бухало сердце, отдавая в виски. И тут голоса начали стихать, словно удаляясь, и тихо стукнула дверца стола. Я сильно толкнул дверь и вбежал в свою комнату.

В ней некого не было.

Продолжая обманывать себя, я дёрнулся в детскую — никого. Заглянул в туалет — пусто. Прижавшись спиной к стене, какое-то время я бездумно слушал, как на кухне напевает Ольга, готовя ужин. Нет, это даже помыслить было нельзя — вовлечь её в этот бред.

И я вернулся в свой кабинет. Открыл дверцу стола. Тупо посмотрел на свои бумаги, в беспорядке сваленные внутри. Взял верхний лист и, классически нервно обламывая грифель карандаша, написал: «ОЛЯ НЕ ВОЛНУЙСЯ МЫ СКОРО БУДЕМ». Положил записку на крышку стола, скинул из стола на пол всю эту безобразную бумажную кипу и полез внутрь. Трудно было первые полметра. Против здравого смысла я не ткнулся головой в заднюю стенку стола, а продолжал движение, и стенка словно удалялась от меня. Представив невольно, как дрыгаются мои торчащие из стола голые ноги, я нервно хихикнул, но не остановился, а, извиваясь как червь, продолжил движение вперед. Тихо пристукнула дверца стола позади, и стало темно. Вскоре я обнаружил, что стало достаточно широко для того, чтобы я мог помогать себе руками. До этого-то они были у меня по швам, как у стойкого оловянного солдатика. Чувствовал я себя как заживо погребенный в длинном-предлинном гробу. Сколько я так полз? Думаю, не больше пары минут. Но зуб за это давать не стану. Не знаю. Слишком всё происходящее было ирреально.