Елена Никитина - Огненный путь Саламандры

— Почему только через месяц? — Хранитель Золота никогда не отличался терпеливостью.

— Если все пройдет хорошо и Саламандра останется жива, то незаконченное восстановление может грозить неполным соединением человеческой и огненной ипостасей, смена которых постоянно будет проходить бесконтрольно. Некоторое время это еще можно терпеть, но рано или поздно все равно ее настигнет безумие.

— Я понял. — Полоз еще больше нахмурился, стараясь не поддаться очередному приступу сильного раздражения и не наброситься на правителя лиебе с кулаками. Врезать ему по смазливой физиономии хотелось неимоверно и тем самым выместить ненависть к свихнувшемуся на власти Мурвинальху, вытравить из души отчаяние и бессилие, выплеснуть жадно пожирающую изнутри ревность к сопернику, ставшему по воле Вершителя единственным спасителем. Но Зелин, словно почувствовав, что в благодарностях и признательностях перед ним рассыпаться никто не торопится, окутал себя огненными перьями крыльев и медленно растворился в воздухе.

— Ты уж там постарайся, красавчик! — запоздало крикнул вслед последним затухающим искрам Змей Горыныч и, обессиленно опустившись на траву, закрыл лицо руками. — Хуже нет, чем ждать и догонять.

Солнце. Раскаленный огненный шар, единственная дневная звезда, щедро дающая всему сущему свет, тепло и энергию. Оно каждый день снисходительно наблюдает за тем, что происходит под его всевидящим оком и милостиво позволяет жить тому, до чего дотягиваются его лучи.

Солнце. Такое разное и такое одинаковое, такое неторопливое и такое молниеносное. Иногда оно так стремительно проходит по небосклону, что невозможно уследить за чередой сменяющих друг друга дней, а то ползет так медленно, что кажется, будто ослепительно-желтое пятно навсегда прилипло к одному месту и больше уже никогда не сдвинется, не приближая и не удаляя никаких событий.

Полоз не спал с самого рассвета. Минувший месяц, показавшийся длиннее, чем все двести пятьдесят уже прожитых лет вместе взятых, он провел как в горячечном тумане. Попытка напиться на пару со Змеем Горынычем уже через неделю сошла на нет. Инстинкт самосохранения в лице собственного организма сказал свое категоричное «Фи!», но даже сильным головным болям и выворачивающемуся наизнанку желудку Хранитель Золота был безмерно благодарен — это позволяло не думать, отвлекало от тревоги и отчаяния, ускоряло ход времени.

Но вот наконец день, решающий для него все, настал. И сегодня солнце снова до неподвижности замедлило свой ход, но Полоз радовался такому положению светила. Это оставляло еще несколько часов надежды. Он до рези в глазах всматривался в бескрайний горизонт, и иногда ему даже казалось, что он видит маленькую приближающуюся точку на фоне редких облаков. Но каждый раз это был обман зрения.

Полдень неумолимо приближался. Коварное солнце с завидным равнодушием к проблемам Хранителя Золота подкрадывалось к зениту, а когда оно пряталось за облаками, молодой наследник надеялся, что назначенный час, должный стать началом новой, совершенно другой жизни или концом вообще всего, никогда не наступит. Но он наступал. Медленно, страшно, сводя сума. Оставалось всего ничего — три часа, два, полтора, час… Минуты уже вряд ли что-то решат, их можно не брать в расчет. Пора возвращаться домой, в Царство Золотоносных Гор. К привычным, но ставшим пустыми и незначительными делам, к разработке новых месторождений золота и ценных руд, к общественной и политической жизни и финансовым отчетам. Только зачем теперь все это, без нее?

— Зелин, ты уверен, что не хочешь пойти со мной? — еще раз уточнила я больше для проформы, чем пытаясь уговорить главного эльфыря составить мне компанию.

— Уверен.

— Но почему?

— Не вижу в этом смысла. К тому же смотреть на радость более счастливого соперника не слишком большое удовольствие, а я мазохизмом не страдаю.

В этом он прав, конечно. Но если честно, я боялась идти одна. Боялась до дрожи в коленках, будто отправляюсь на прием к стоматологу с сильнейшей зубной болью. Знаю я этих любителей поиздеваться. Помочь толком не помогут, а челюсть вывихнут с превеликим удовольствием, да еще и в оголенном нерве всласть поковыряются. Лучше самому осторожно ниточку одним концом привязать к больному зубику, а другой — к дверной ручке и попросить кого-нибудь резко войти. И нервов меньше тратится, и лечение на порядок эффективнее. К сожалению, сейчас этот метод не сработает, к моему «больному зубу» надо идти самой, самолечение тут не сработает.

— Жаль. — Вздох сожаления вырвался помимо моей воли.

— Жаль, что не иду с тобой или что не страдаю мазохизмом? — попытался улыбнуться лиебе.

— И то, и другое, — себе под нос проворчала я. — Второе прекрасно решило бы первое.

— Ты неисправима, — уже более искренне оскалился в улыбке Зелин. — Даже драму прощания пытаешься превратить в некое подобие комедии.

— Это потому, что я нервничаю, но если очень хочешь, я могу слезу пустить, клок волос выдрать…

— Не надо, иди уже. До окончания отмеренного срока осталось всего полчаса.

Я вскинула на него недоуменный взгляд:

— Какого срока?

— Я обещал твоему мужу, что верну тебя сегодня ровно в полдень. В противном случае надеяться на что-либо бесполезно. Думаю, у него и так сейчас нервы взвинчены до предела.

Мой взгляд невольно обратился к солнцу, только-только скрывшемуся за маленькой тучкой. Осталось всего ничего.

— С каких это пор тебя волнует состояние нервной системы моего мужа? — не удержалась я от подозрительного вопроса.

— С тех самых, как ты прошла свое нелегкое воскрешение.

Я потупилась и не знала, что сказать. Понимала — вряд ли увидимся еще, если только опять не случится что-нибудь из рук вон выходящее, но так и не находила нужных слов. Зелин, этот кровожадный, если верить повсеместному поверью, эльфырь, сделал для меня невозможное — не дал уйти по ту сторону жизни, а ведь я уже почти была там. Удивительно, что его оригинальный подарок при нашем последнем расставании пришелся так кстати. Или он знал о грозящей мне опасности, о которой постоянно намекал? Скорее всего, но ведь ни за что не признается, паршивец. И спасение моей никчемной жизни, полной зашкаливающего эгоизма, тоже целиком и полностью его заслуга. И только я одна виновата, что поставила под удар сразу столько дорогих мне существ. Благо никто, кроме меня, больше не пострадал.

Когда я пришла в себя после завершения ужасного ритуала Верховного Жреца, оказалось, что огненнокрылый лиебе почти целый месяц держал меня на руках, погрузившись в самое ядро первородного огня, щедро, капля за каплей, вливая то, что так жестоко забрал темный эльф. А забрал он все подчистую, выжал из меня огненную сущность до последней искорки. Мерзавец! Как же меня потом обрадовало известие о его смерти от жвал собственноручно взращенного тотемного паука. Так ему и надо, безумцу — безумная смерть! Но это было много позже, а тогда я не чувствовала ни себя, ни своего тела, у меня не было никаких воспоминаний, меня не мучили сомнения, не одолевали желания. Я даже не пыталась понять и осознать, что со мной происходит и происходит ли вообще. Было ощущение абсолютной бесконечной пустоты. Точнее, это я была той пустотой, бескрайней, безразличной ко всему, даже к самой себе, неведомой. Холодной и горячей одновременно, большой и маленькой, взвинченной до предела и умиротворенной, всем и ничем. Меня болтало между берегами ледяного нечеловеческого равнодушия и удушающего зноя первозданного ужаса, низвергало с крутых вершин высшего мироздания в бездонную пропасть небытия и возносило обратно, я была везде и нигде. Все эти ощущения (нет, скорее — состояния) нельзя сравнить ни с чем. А потом вдруг все разом прекратилось. И лавиной нахлынули боль, страх, неуверенность, сомнения, обрывочные воспоминания. Мое сознание, вдоволь нагулявшись за пределами жизни и смерти, решило-таки вернуться в родное тело. И первое, что предстало перед моим ничего пока не понимающим взором, — необыкновенно красивые, но уставшие до изнеможения фиалковые глаза.