Алексей Зубко - Волхв-самозванец

По поводу удачной торговой операции я и шикую.

Вкуснотища!

Наслаждаясь каждым взрывом вкуса на языке, я мысленно поздравил себя с удачным приобретением — домовым Прокопом. Воистину без этого маленького шустрого и домовитого (извиняюсь за каламбур) духа, или кто там он по иерархии христианской демонологии, в общем, именно благодаря его стараниям в моей избе наметился явный крен в сторону порядка и обжитости. Исчезла паутина из углов — у меня все руки не доходили вооружиться веником и пройтись по потолку. Заблестел самовар…

Кот-баюн терпеливо дождался окончания завтрака и забрал опустевшую тару.

— А я здесь это… — начал он несмело.

— Опять? — строго спросил я.

— Да я не то… не политические…

— Уже лучше.

— Про любовь стихи.

— А что, весна на дворе? Март?

— Какая весна? — удивился кот.

— Ладно, забудь, — отмахнулся я. Не стану же я ему объяснять зависимость активности гормонов от времени года.

— Я прочитаю?

— Конечно, — милостиво согласился я, надеясь, что юное дарование ограничится чтением и не станет петь.

Не суждено было сбыться моим надеждам.

Василий притащил свою двухструнную и позвал домового.

Когда внимательные зрители заняли свои места: я на кровати, то есть без изменения дислокации, а домовой, высунувшись из-за печи и положив косматую голову на крохотные ручки, кот-баюн прокашлялся и ударил по струнам. Причем сразу по обеим.

На окраине лесной — глухой,

Но в стороне все же моей — родной,

Безобразие нарушило устой —

Это все любовь… Там русалочку лешак

Уж и так, и так, и так! Не подступится никак.

Ох, любовь… А она хвостом махнула,

В речку с дерева нырнула,

Упустила счастье — дура!

Вот вам и любовь…

Яростное балалаечное соло, затем лапа прижимает струны, разом обрывая музыку.

Кон Василий выдерживает паузу и кланяется.

Благодарные слушатели, то есть я и домовой, естественно, зааплодировали.

А что делать?

Васька напыжился от гордости за свое гениальное творение. Его шерсть поднялась дыбом, пасть расползлась в довольном оскале, отчего усы встопорщились, и весь его облик буквально вопил: «Хвалите меня, хвалите!».

Переход баюна от похабных антиправительственных частушек к лирике следовало поощрить. Но не сильно…

Я ограничился похлопыванием по загривку и плошкой молока.

Заодно угостил и домового. Он хукнул и залпом опорожнил кружку, затем, шмыгнув носом, выпалил:

— Хозяин, базар есть.

— Ну…

— Вы, конечно, мужик хороший, добрый, даже отзывчивый, корешок надежный…

— Спасибо.

— …. но неженатый.

— И что?

— Как что? В натуре, бабу в дом вести надо.

Я уже открыл рот, чтобы посоветовать ему не лезть в чужие дела, но тут Василий хихикнул и заговорщицки подмигнул.

— Хозяин у нас птица высокого полета. Ему царевну подавай.

— Цыц, волосатый!

— А что я? Я ничего. Сам видел, как вы с царевной Аленкой в садочке лобызались.

— Замолчи, а то на воротник пущу…

— Ой-ей-ей! Испугался…

— Струны порву.

— Молчу, — насупился борец за правду.

— Че, в натуре? — поинтересовался домовой.

— Угу, — подтвердил я.

— Ой, блин, засада, — схватился за голову Прокоп.

— Знаю, нелегко придется.

— Не все-то ведомо и волхву — гласу сил природных.

— А…

— Я тут на зорьке, — начал пояснять домовой, — с соседкой трепался. То, се… Так вот, она новость сообщила, паршивую, как ноне я зырю. К телке твоей сваты нынче ночью подрулили.

— Кто? — несколько сбитый с толку обилием сленговых выражений, поинтересовался я.

— Послы буфа царства тридесятого — Кощея Бессмертного.

— Да сказки это.

— Ну не знаю… Может, и сказки, а только подвалили они ополуночи. Все в черном; кони аки сажа, лишь беньками так и зыркают, вроде как огнем полыхают. Жуть! Сказано, нечисть заморская.

— Что еще?

— Сам Кощей прибыл в карете, золотом обитой и каменьями изукрашенной. Словно фраер в лепне черном, токмо морда как у упыря, белая вся, и мослы выпирают. Советник с ним — Чудо-Юдо. Здоровенный и башковитый.

— Что, умный очень?

— Да не… Бошек у него много, аж шесть. И все клыкасты и глазасты. Такой сожрет вместе с одежкой и лаптями и не поморщится.

— Не стоит беспокоиться, — проговорил я скорее для самого себя, — не отдаст же царь-батюшка родное дитятко в руки урода заморского. Любит он ее.

— Так-то оно так, но уж очень силен женишок незваный, тварь костистая. Может и войной пойти.

— А что делать? — спросил я.

— Замочить гада! — Это домовой.

— Увести невесту, — поддержал его кот-баюн.

— Короче. Вы тут сидите, а я схожу во дворец — разведаю что к чему.

В этот момент в дверь постучали.

Прокоп шмыгнул в устьице печи — лишь сажа закурилась. Васька сунул балалайку под кровать, а сам разлегся на подушке.

Я поспешил в сени и отворил дверь.

Тотчас в хату ввалился ярыжка. Тот самый, который давеча сообщил мне о царском вызове.

— Мира и процветания вашему дому, хозяин, — приветствовал он меня, кланяясь в пояс.

Растет однако же мой авторитет.

— И тебе того же, мил человек. С чем пожаловал?

— По цареву повелению, с наказом тотчас доставить тебя, волхв Аркадий, в царские палаты.

— Случилось чего?

— А то… Беда. Побежали.

— Не спеши, сперва оденусь. Все ж не в баню иду.

— Побыстрее, прошу, поторопись.

Наспех собравшись и сетуя на то, что нет времени побриться, я вышел во двор вслед за царским посыльным.

Ярыжка утер лоб и рванул ко дворцу, да так, что только пыль над дорогой поднялась, словно из-под копыт рысака.

Я тяжело вздохнул и пообещал себе купить коня помоложе моего Борьки, чтобы на нем скакать можно было.

Бег никогда не был моей сильной стороной. А до дворца, как ни крути, километров шесть, не меньше.

Сперва левой, затем правой. Снова левой. Правой… Жарко, однако… Левой, правой…

Раз такой срочный вызов, могли бы и карету прислать…

— Проходи, любимец богов, присаживайся. — Царь Далдон подхватил меня под локоть и проводил до скамьи, где сел сам и велел сесть мне.

Что ж, цари, поди, тоже люди, из той же грязи вылеплены — как нужда придавит, так тотчас становятся запанибрата.

— Чем могу служить? — поинтересовался я.

— Да так, дельце у меня к тебе есть. Сослужи-ка ты мне службу малую, даже не службу — службишку… а я награжу по-царски. Не обижу.

— Не ради корысти личной, а ради отечества родимого готов любой волхв голову сложить, — с жаром произнес я, пытаясь угадать, что же все-таки царю от меня надо.

— Похвально рвение твое, волхв. Весьма похвально. — Далдон похлопал меня по плечу. — Слушай просьбу царскую. Я повелеваю тебе убедить царевну Алену выйти из своих покоев и как подобает встретить сватов и приветить жениха высокородного. А то уже не девичья робость получается, а форменный акт неповиновения власти верховной — то есть мне — выходит.