Алексей Зубко - Волхв-самозванец

— Вот черт!

Лицо горит. Удаляющийся комариный писк сообщает о неутешительном для меня результате охоты.

— Кто там?

Не ожидая ответа, вылезаю из-под одеяла. Если это все устроил неугомонный бард, я его — ей-ей! — оттаскаю за уши. Повадился втихую сметану из крынок лакать… Зажигаю лучину от тлеющих в печи углей и иду в сени посмотреть на последствия падения домашней утвари.

Дверь распахивается, и в комнату заскакивает домовой, вращая широко распахнутыми глазами.

— Ц-царь! — сообщает он и прыгает под кровать.

— Какой царь? — спрашиваю я в полном недоумении.

Ответ собственной персоной появляется в дверном проеме, поводя из стороны в сторону факелом и с любопытством осматриваясь.

— Бедно живешь, — замечает Далдон и, повернувшись к возникшим в дверях стрельцам, командует: — Ждите у дверей.

— Чему обязан? — интересуюсь я, напряженно пытаясь сообразить, чего это могло понадобиться царю ночью в моем доме. Не услуги же волхва?

— Эх, Аркашка… что-то ты не рад? Аль царь-батюшка тебе чем не угодил?

— Присаживайтесь, — предлагаю я, перекладывая с табуретки на стол мечи.

Царь отдает мне факел, поправляет скособочившуюся корону и опускается на предложенное место.

Я поджигаю от лучины толстую свечку, наблюдая за тем, как робкий язычок пламени трепетно касается черного хвостика ниточки. Воск начинает плавиться, становясь прозрачным и наполняя комнату едва уловимым ароматом. Огонек смелеет, распрямляется во весь рост, разгоняя ночной сумрак. Так-то лучше! Хотя и не лампочка на двести ватт… Царев факел за ненадобностью бросаю в печь.

Далдон внимательно наблюдает за моими действиями, словно чего-то ожидая. Не знаю уж чего — мольбы, слез или заверения в вечной любви и преданности?

Что ж, поиграем в молчанку.

Сажусь на кровать, потупив глаза долу, как и подобает воспитанному отроку, опускаю руки на колени и терпеливо жду, когда их величество соблаговолит заговорить. Поделится, так сказать, своими думами-мыслями.

Далдон тяжело вздохнул, сплел пальцы на пузе и улыбнулся. По-доброму так… Я, признаться, опешил. Что-то тут не так. Совсем не этого я ожидал от него.

— Аркаша… сынок… Ты не возражаешь, если я буду так тебя называть? Не перечь царю! — прикрикнул он. Хотя я просто-напросто онемел от удивления, не в силах сказать что-либо, даже возникни у меня такое желание. И тут же сменил тон: — Люб ты доченьке моей младшенькой Аленушке да и мне по сердцу пришелся. Только уж очень горяч — старших почитаешь, а не слушаешь… А ты возьми да прислушайся — поди, дурному не научим.

Я несколько раз открыл-закрыл рот, из которого не донеслось ни звука. Заклинило.

— Не перебиваешь? Эт хорошо… Значицца, так, ставь самовар, чаи гонять будем. Я тут леденцов принес.

Спустя десять минут на столе, потеснив мечи, появился самовар. Затем блюдца с чашками, розетка с малиновым вареньем, корзинка с душистыми пряниками — спасибо заботливой Бабе Яге — и резная сахарница, полная рафинада.

Далдон выложил на стол кусок бересты, на которой лежит горка слипшегося монпансье.

Разлив чай по чашкам, интересуюсь:

— Вам сколько кусочков сахара?

— А сколько не жалко? — хитро щурясь, спрашивает царь.

— Да нисколько не жалко… — Сахар я покупаю в том, современном мне мире, где он не ценится на вес золота. Вот еще одна статья дохода для предприимчивого человека. Жаль, нет у меня этой жилки.

— Правильно, для сваво царя-батюшки жалеть не нужно. Токмо я предпочитаю с вареньем.

— Угощайтесь.

Царь вооружается ложкой и демонстрирует высокое мастерство владения ею. О, царь-батюшка, да вы сластена! Ополовинив кружку, Далдон умял пряник, поглядел на меня задумчиво, спрашивает:

— А ты чего как засватанный сидишь? Кушай, да только и меня слушай.

Я послушно хлебнул чая, стараясь не обжечь губы.

— Мыслишка у меня одна имеется, про то, как вас, голубков сизокрылых, счастливыми сделать. Аль передумал? Аль не люба тебе Аленушка?

— Люба.

— Хорошо. Значит, нужно действовать. Понимаешь?

— Нет.

— Чего ж тут непонятного?

— Все. Сперва вы… царь-надежа… казнить меня велите, царевым преступником величаете, в темнице сырой томите, затем бежать рекомендуете. Вот и пойми, чего вам хочется?

— Дюже молод ты еще. Ты пойми, сынок, политика, она штука жестокая — шаг вправо, шаг влево — съедят, затопчут. А казнить я тебя не хотел, так нужно было. Да узнай люд, что царевна за простого мужика вышла, что бы люди сказали? Кровь-де королевскую грязним, вековые устои нарушаем. А это, знаешь ли, сынок, чревато агрома-адным опчественным резонансом. Дошло?

— Нет.

— Чего же здесь непонятного? — повторно всплеснул руками царь Далдон.

— Зачем было преступником меня называть? Указ царский издавать?

— Аль я не царь?

— Царь.

— О… А коли так, то и дело мое — указы составлять, политику в массы нести.

— Я-то при чем?

— Ты эт мне брось! Кто на царевну позарился?

— Э-э-э…

— Осерчал я, погорячился, — признался царь-батюшка. — А тут еще и Кощей на ухо нашептывать принялся, ядом клеветы сердце травить. Ну да это дело минувшее… плюнули и забыли. Не сердишься же ты, в самом деле, на своего царя-батюшку, а?

— Неожиданно это как-то. То казнить велите, то надежду дарите…

— Не только надежду — помощь предлагаю.

— Советом?

— В первую очередь, а там и золотишка подкину, людишек на подмогу снаряжу… Убьешь супостата — вернешься героем. Ты и сейчас почти… кто твой поединок с Чудищем видал, такое рассказывают… Тут и шанс тебе в руки плывет. Пред всем народом попросишь согласия моего… да разве ж я откажу?

Чтобы избежать ответа на этот вроде бы риторический вопрос, я сунул в рот пряник. Высказывать свои мысли по поводу царской благодарности вслух не стоит, хотя они и вертятся на самом кончике языка. Но, понятное дело, ничего я не сказал. Запил пряник чаем и поинтересовался:

— Так что мне делать?

— Кощея — супостата и злодея на корню изведи, за обиду нашу отомсти.

— До него еще добраться нужно.

— Тут тебе, волхв, и ветер в паруса. А коли в помощи нужда будет — вот тебе колечко. — Далдон снял с пальца золотой перстень и протянул мне. — Покажешь воеводе любой приграничной заставы, он окажет тебе необходимую помощь…

Рассматривая царский перстень, я вполуха слушаю, как Далдон делит шкуру неубитого медведя.

— …войска в условленном месте стоять будут, в полной боевой готовности. По первому знаку выступят в поход.

— Зачем?

— Как зачем? — удивился царь-батюшка. — Тебя, дитятко несуразное, на трон возводить. Не пустовать же ему после смерти Кощеевой?

— А…

— А тогда и Аленку незазорно за тебя отдать.

Тут наш продуктивный разговор был прерван шумом во дворе. Надрывно заголосила женщина. Звякнули оружием краснокафтанники. Поднявшись, я поспешил в сени — узнать, чем вызван переполох.