Алексей Зубко - Волхв-самозванец

Еще удар — для надежности.

Замахиваюсь… и тут Кощей, извернувшись, ударом в грудь отбрасывает меня. Мой меч это не остановило, только удар пришелся не рукоятью по шлему, а лезвием по шее.

Сталь легко рассекла сухую плоть и кости и вонзилась в ствол дерева.

Кощей страшно кричит. Его обезглавленное тело отскакивает на несколько метров, прижимая руки к месту сруба, и колодой падает ниц.

Перерубленные крепления вместе с забралом и нижней частью шлема скатываются на землю, зашуршав в сухой листве.

Голова Кощея, вывалившись из шлема, подкатилась к моим ногам и, плюясь желчью и кровавой пеной, уставилась на меня медленно стекленеющим взором.

Я испуганно отползаю в сторону и в недоумении осматриваюсь. А как же его хваленое бессмертие? Или голова сейчас отрастет? Тогда нужно поспешить и сбросить тело в пропасть.

— Сейчас, — приказываю я сам себе и, ухватив обезглавленное тело за ногу, тащу его к краю парящего в воздухе островка.

Бросается в глаза, что раны, которые я нанес Кощею буквально минуту назад, уже почти полностью затянулись, но только не на шее. Там, словно прочерченная, через серую поверхность среза пролегла пурпурная линия, края которой довольно медленно, но вполне различимо даже невооруженным глазом расплываются. С каждой секундой зона покраснения становится все обширнее и начинает кровоточить, словно плоть обычного человека, а не серая нетленная оболочка бессмертного.

Неужели отсечение головы смогло лишить тело Кощея защиты бессмертием? Но Конан говорил, что он дважды отсекал голову Бессмертному, да только безрезультатно.

Отложив решение неразрешимых задач на потом, я подталкиваю безголовое тело к обрыву, и оно, расправив руки словно крылья, падает вниз.

— Король мертв. Виват король! — пытаюсь я пошутить, чтобы немного взбодриться. А то предательская дрожь, подобравшись исподволь, колотит меня так, что руки-ноги ходят ходуном.

— Ква! Ква! — доносится из пропасти. Подпрыгнув от неожиданности, я оскальзываюсь на забрызганной черной кровью земле и едва не ухаю вниз следом за Кощеем. Благо в последний момент рука ухватилась за ветку и удержала меня на краю. — Ква!

Я высовываюсь и вижу болтающийся в воздухе волшебный клубок, чей крик едва не стоил мне жизни и уж точно добавил седины в волосы, и мой пояс.

— Ква-ква! — увидев меня — довольно удивительно, учитывая отсутствие у шерстяного проводника малейших признаков органов зрения, — радостно кричит клубок, раскачиваясь на зацепившейся за сухой сучок нитке, словно маятник.

Как только клубок и пояс оказались у меня в руках, из кармашка к моим ногам упала тряпичная кукла с торчащей из шеи иглой. От удара набитая соломой голова оторвалась и откатилась в сторону, уставившись на меня стеклянными глазами. Сама же кукла, словно подброшенная пружиной, отлетела и устремилась в пропасть вслед за прототипом.

Понимание символизма случившегося молнией пронзает мой мозг, но я тем временем уже бегу к Аленушке:

— Любимая!

Однако она вскакивает на ноги, закрываясь руками и низко опустив голову, так что лицо остается скрытым за плотной тканью капюшона, стремительно бежит к обрыву, и без единого крика бросается вниз.

— Нет!!!

Упав на колени, я поднимаю окровавленное лицо к небу и, с трудом шевеля прокушенными губами, вою. Тяжело, протяжно.

— Почему-у-у…

Чтобы двигаться вперед, совсем необязательно хотеть этого, достаточно поочередно делать шаг за шагом. Левой. Правой. Левой…

Волшебный клубок тянет меня вперед, не издавая ни звука, словно боясь потревожить громоздящийся на дне моей души пепел. Я послушно передвигаю ногами — так нужно. Нужно моим друзьям, не мне. Мне хочется упасть на землю, зарыться головой в прелые листья и утонуть в отчаянии. Но они ждут меня, возможно, надеются на мою помощь.

Левой.

Пустые ножны сползли набок и путаются в ногах.

Правой.

Ветер приносит мне имя любимой.

Я поднимаю голову и кричу проклятия в равнодушные небеса.

Левой.

Споткнувшись, безразлично смотрю в пустые глазницы скалящегося черепа.

Настойчивое натяжение нити, и шаг вперед правой ногой.

Сухой хруст белой кости под каблуком, словно озвученный символ тленности бытия.

В голове полный сумбур, происходящее вокруг отстранено за непроницаемую перегородку, а внутри лишь пылающая боль утраты.

— Осторожнее…

— Держи крепче.

Визжащий от ужаса инстинкт самосохранения на миг пробивается к сознанию, явив образ раскачивающихся веревок и бездонной пропасти под ногами. Горький комок подкатывает к горлу, пальцы сводит судорогой…

Но тут каменные и вместе с тем теплые руки подхватывают меня под локти и помогают ступить на землю.

— Она умерла, — шепчут мои губы. — Умерла…

Бианка осторожно поднимает меня на руки, я утыкаюсь ей в шею и плачу. Как плакал бы на руках матери, которой мне не дала судьба, ограничив жизнь той женщины, которой я обязан жизнью, мигом, отделившим рождение ребенка от первого крика, которого ей не довелось услышать. Лишь стены и равнодушные от усталости врачи внимали надсадному детскому ору, еще неосмысленно, но уже самозабвенно проклинающему этот мир за несправедливость, царящую в нем. За жестокость накрахмаленных простыней, заменивших нежные, пахнущие молоком руки мамы, за твердую соску и прогорклое молоко, за мокрые пеленки и окружающую тишину, которая не наполнится шелестом ткани, осторожным дыханием и ласковым: «Любимый…»

— Ничего не понимаю! — заявляет Пусик.

Резкий порыв ветра взъерошивает мои волосы, взволнованный голос вопрошает:

— Что это с ним?

Этот голос так похож…

— Плачет, — сообщает Бианка.

— Плачет? — переспрашивает голос Аленушки.

Я медленно поворачиваю голову и сквозь пелену, застилающую взор, смотрю на зависшую в полуметре парочку ведьм. Первая Кэт, а вторая…

Наклонившись ко мне, она спрашивает:

— Кто обидел тебя, любимый?

— Но… — Не веря глазам, я протираю их кулаками. На меня обеспокоенно смотрит пара зеленых глаз, которые одни на всем свете.

— Аленушка, — сиплым шепотом зову ее я.

— Любимый! — Обвив шею руками, царевна целует мои глаза.

Но как?! Я ведь видел… Ничего такого я и не видел — лишь кого-то в плаще с закрытым лицом — и подумал, что это Алена.

— Я думал, ты…

Каменная дева осторожно ставит меня на землю, давая возможность заключить любимую в объятия. Наши губы соприкоснулись, и мир вокруг исчез. Лишь в отдалении замолкли шаги моих друзей, которые со свойственным им тактом удалились, оставив нас наедине. Правда, звук затрещины, которым наставили на путь истинный Гнусика, прозвучал как выстрел, но это мелочи, как и его скорее напускное ворчание: «Так интересно же…»