Альберт Иванов - Летучий голландец, или Причуды водолаза Ураганова

Мычу телохранителю через мешок по-немецки: убери, мол, свою пушку (забыл, как переводится русское слово «револьвер»), а то у меня кранкен копф (больная голова), потому что не знал, как сказать «печенка».

А он смеется. Перевод опять мой:

— Вы есть один смешной русский моряк. Я знаю юмор рассказа. Один человек говорит другой один человек: я сейчас стрелять твой глупый зад, умный голова сразу не болит. Вы поняли?

Намек понял, молчу в тряпочку, то есть в мешок. Вежливо, гад, разговаривает, на «вы». Потом лишь узнал, что ни в одном западном языке всего-навсего слова «ты» нет.

Наконец приехали. Выволакивают, ведут, толкают. Семеню, спотыкаюсь — узкий мешок аж до щиколоток!.. Ступеньки, дверь… Ковровая дорожка, другая дверь. Голоса… Сквозь ряднину мешка брезжит светом.

Мешок сдергивают, а руки мне мгновенно — хвать! — связывают сзади. Гляжу, прищурившись. Сразу нахожу своего боцмана — его, очевидно, раньше привезли, — сидит на стуле, тоже со спутанными руками. Мы в большой комнате с горящим электрокамином (стеклянные, словно обугленные, поленья с лампочками внутри — удобно, черт побери, недаром еще Гоголь говорил, что луну делают в Гамбурге!), над камином — портрет бесноватого фюрера; перед нами — человек пять пожилых типов, этаких жмуриков в строгих костюмах. Как бы ненароком оглядываюсь — позади четверо прыщавых молодчиков. Один с револьвером. Верно систему я угадал, так и есть — «Смитт-Вессон» с длинным дулом.

— Заявляю решительный протест! Требую немедленного освобождения! — держится молодцом Нестерчук.

Я еще громче протестую и тоже требую свободы.

С бельэтажа по винтовой дубовой лестнице сбегает, тряся брюшком, молодой жизнерадостный толстяк в усиках и на приличном русском проясняет обстановку. Переводит, что жмурики говорят:

— Господа матросы, я буду кратким. Вы, наверное, полагаете, что здесь досадная ошибка. Никакой ошибки нет. Вы есть заложники. Не пугайтесь и не падайте в обморок, — улыбается он. — Неделю назад в одной постепенно развитой африканской стране с группой повстанцев, по-вашему партизанов, захвачен один (любят они цифру «1» лепить к месту и не к месту) наш человек. Он корреспондент, и мы надеемся вас на него обменять. Все понятно?

— А что, извиняюсь, делал этот, с вашего позволения, «корреспондент» в группе так называемых «партизанов»? — иронически спрашивает боцман.

— Ну, это уж не вашего глупого ума дело! Но могу ответить, он нелегально перешел границу, чтоб… ну, чтоб объективно освещать события, — нашелся толстяк, — а его цап-царап! — хохотнул он, покосился на главного жмурика, что в золотых очках, и сухо продолжил: — Вы можете чувствовать себя спокойно, если будете вести хорошо, без эксцессов. Для вас даже выгодно, меняем двух на одного. Как говорят русские, дело плевое!

— Ваш по делу залетел, а мы тут при чем? — возмутился я.

— Эта африканская страна дружественна вашей. Она будет рада помогать своему большому далекому другу, — ехидно заметил он.

— А что бы вы запели, если б в отместку, допустим, задержали где-нибудь у нас двух ваших граждан? — решил я его припугнуть.

— Невозможно, — хитро покачал головой толмач. — Вы народ справедливый и на это никогда не пойдете.

А ведь прав негодяй, подумал я.

— И, кроме того, не все ли вам равно, на кого вас обменяют? Мы считаем: чем быстрей, тем лучше!

— Первый раз вижу, как кто-то свой народ так позорит, — хмыкнул боцман. — Выходит, мы народ справедливый, а вы…

— Мы не народ! — оборвал его, нахмурясь, толстяк.

— Усек? Правильно подметил, — взглянул на меня Нестерчук. — Хоть в этом честно признался.

— Вот-вот! — не поняв, обрадовался переводчик. — Вы правильно подметили, или, как там, усекли. Мы не народ, и мы не государство… пока, — многозначительно уточнил он. — Наша организация — частная. С нас, как говорят русские, взятки гладкие! — И захихикал, довольный.

— Гладки, — поправил я его. — Гладки, как ты, боров. Швайн! — наконец-то вспомнил я, кто есть кто. — Гросс швайн!

В ярости он было занес кулак, но тут резкая боль скривила мне спину — это прыщавец сзади, с револьвером, двинул меня меж лопаток рукояткой.

— Гады! — попытался подняться боцман, но не смог. Я только сейчас заметил, у него и ноги связаны. Видать, нелегко им дался, раз так смотали.

— Запомните, юноша, — усмехнулся мне толмач, — «гросс швайн» переводится не «большой свиньей», как вы, вероятно, полагаете, а «бегемотом».

— Бегемот ты и есть, — прорычал боцман, опередив даже меня с ответом. — Гиппопотам паршивый! Носорог из носорогов!

— Ну зачем диких зверушек обижать? — протянул я. Толстяк побагровел, но сдержался.

— Да развяжите нас в конце-то концов!.. Ладно, ваша взяла, — согласился я. Чего нам, думаю, лезть на рожон. А на боцмана стараюсь не смотреть. — Пока ваш корреспондент вернется, у нас руки отвалятся.

А сам размышляю: только б развязали… Толстяк на мгновение задумался, потом начал потихоньку переговариваться с пожилыми господами.

— Боитесь? Вон вас сколько, — исподволь стал я подзуживать их. — Мы безоружные, а вы… Стыдно, геноссе.

А боцман, по-своему поняв, что нам, связанным, вообще никакая свобода не светит, вдруг воинственно выкрикнул:

— Что, слабо вдесятером против русского Ивана? Трусня несчастная!

Толстяк все начальству переводит и переводит и невольно до того распалил, что главный жмурик даже ногами затопал:

— Развязать их! Немедленно! (Переводить не надо, по тону понятно.)

Когда нас развязали, ну, думаю, сейчас как ахну того прыщавца с револьвером, отниму игрушку, и!.. Я в тире сто из десяти выбиваю. Мне с этими террористами терять нечего, если они тоже применят оружие.

Однако «надежды юношей питают», как говорил поэт, — руки настолько затекли, что пальцами только чуть шевельнул. Беспомощный, словно медуза. А боцману и того хуже, не то что руками, ногами еле двигает. Даже с одним главным жмуриком не сладил бы, а десятерых вызывал. Умеют узлы вязать, это у них наследственное!

По совету нашего толмача, главный жмурик — сразу видно, хозяин особняка — приказал пока отправить нас куда-то вниз, под дом. Меня с боцманом проворно отвели и втолкнули за стальную дверь в какую-то полуподвальную, пустую и тесную кладовую с тремя зарешеченными оконцами и разными медными трубами по стенам. Заперли там и оставили.

Даже поесть не предложили, а их так называемый корреспондент, наверное, в Африке бананы жует. Негры добрые.

Подергали мы с боцманом железные прутья незастекленных окон, поковыряли ногтями цементные стены, постучал я каблуком по глухому бетонному полу — надежная мышеловка, не выбраться.

Глядим с тоской в окна — снаружи они почти на земле стоят, а у нас начинаются на уровне шеи — дом наш, очевидно, находится на пригорке, прямо внизу роскошная соседская вилла светится, нарядные люди развалились в шезлонгах среди цветников, украшенных фарфоровыми гномами. Подъезжают сверкающие машины с новыми гостями, и какой-то седой представительный тип любезно принимает цветы, подарки в блестящем целлофане и передает их накрахмаленной горничной. Видимо, семейное торжество — именины по-западноевропейски.