Светлана Шипунова - Дыра

Совсем другое происходило в это же время за стеной его квартиры, где жил с женой безработный мастер по ремонту телескопов Рогозкин. Этот Ро-гозкин, сообразив, что дело, возможно, и правда идет к концу, стал говорить своей жене — не слишком молодой, но еще довольно приятной даме, когда-то заведовавшей мужской парикмахерской, а теперь изредка стригшей на дому отдельных знакомых мужчин — разные такие вещи, которых раньше он просто не посмел бы сказать. Жена была сурова в отношении Рогозкина, и он ее боялся. А тут он стал вести с ней вот какие разговоры:

— Натуся, а Натуся, — говорил он, — послушай, если все равно конец, так разреши мне разочек того… я ведь никогда, ни разу за всю нашу с тобой жизнь тебе не изменял, но я тебе признаюсь теперь, что мне всегда этого хотелось, а сейчас просто страсть как хочется! Так разреши мне один разок напоследок попробовать, узнать хоть, что это такое, как это бывает…

На эти речи жена Рогозкина делала удивленные глаза и спрашивала недоверчиво:

— Ты правду говоришь, что ни разу? Поклянись! Нет, ты поклянись не просто, а самым дорогим!

— Клянусь мамой! — говорил Рогозкин.

— Ах, мамой! Ну, хорошо же, будем знать, кто у тебя самый дорогой.

— Нет, Натуся, ты меня неправильно поняла! Если бы я тобой поклялся, разве ты бы мне поверила?

— Рогозкин! — кричала Наташа. — Я тебе никогда не верила! И сейчас не верю! Я думаю, ты всегда обманывал меня очень ловко, а сам наверняка — с той же Любой из научного фонда…

— Бог мой, Люба! — вскричал в свою очередь уязвленный в самое сердце Рогозкин. — Да! Мне нравилась эта женщина! Она — чистая, скромная! Но я никогда, никогда не мог себе позволить!

— Нет, ты это серьезно, Рогозкин? Ах ты бедный мой, мне сейчас даже жалко тебя становится. Если бы я раньше знала, я бы, наверное, тоже не стала…

— А ты… Разве ты изменяла мне? — шепотом спросил изумленный Рогозкин.

— Ну а как же? — сказала Наташа просто и протянула руку, чтобы погладить Рогозкина по щеке.

— Я тебя убью! — заорал Рогозкин, отталкивая ее руку. — Ты! Ты мне всю жизнь испортила, я бы мог, я бы… Боже мой, Люба! Святая женщина! Я мог быть счастлив! Я тебя сейчас убью!

— Чего уж теперь убивать, теперь уж умрем вместе! — сказала Наташа.

— Ты недостойна вместе, ты должна умереть одна, сейчас! С кем ты мне изменяла, говори!

— Да пошел ты… — сказала Наташа и хлопнула дверью прямо перед носом наступавшего на нее Рогозкина.

А внизу, во дворе, отдыхала на скамейке только что вернувшаяся с рынка баба Гаша. Она молчала и смотрела куда-то вдаль спокойным, печальным взглядом. Внучка ее Леночка вертелась тут же, то вставала со скамейки и заглядывала бабушке в глаза, то садилась и дергала ее за руку, то даже влезала на скамейку своими маленькими ножками и все время без умолку рассуждала. Рассуждала она все о том же, о чем в городе все теперь рассуждали, то есть о надвигающемся конце света.

— Бабуля, а бабуля? — спрашивала девочка.

— Что, моя унучечка? — ласково отвечала бабушка.

— А что это такое — конец света?

— Конец света — это конец усему, — отвечала баба Гаша.

— Но как же это будет, бабушка? Разве все люди умрут разом, в одно и то же мгновение? И что — никого, никого не останется? Что, и собачки все умрут, и кошечки? Но как они будут умирать — ночью, что ли, во сне, или днем, на улице? (Прыг, прыг со скамейки на землю, проскакала на одной ножке и стала перед бабушкой.) А я знаю! Где кого застанет ЭТО — тот там и умрет! Как в игре «Замри!». А что же, деревья, дома… это все останется, что ли, и будут такие пустые города стоять? Все вещи на своих местах, а людей-то нет! (Прыг, скок, покопалась прутиком в земле.) А знаешь, бабуля, что? Ведь к нам могут инопланетяне прилететь и всех деток на небо забрать. А знаешь, зачем? Чтобы детки там выросли, а они потом привезут их обратно на землю. И будут на земле все люди новые, хо-ро-о-шие! Потому что детки же плохие не бывают. И я там буду, правда, бабушка?

Бабушка слушает и плачет.

В это время в подъезд заходят две молодые женщины и, поднимаясь по лестнице, негромко переговариваются.

— Но что надо делать, как ты думаешь?

— Надо на всякий случай покаяться в грехах. Ты когда-нибудь каялась?

— Ни разу в жизни. А как это вообще делается, ты знаешь?

— Ну… Идут в церковь и… просят батюшку…

— Это, значит, все ему про себя рассказать, да? Батюшке… чужому человеку…

— Ты не должна думать, что он человек, он — священник.

— Ты его видела?

— Нашего-то? Отца Валентина? Видела пару раз.

— Он слишком молодой, тебе не кажется? Если ему сбрить бороду и переодеть, он, наверное, нашего возраста.

— Ну и что? Ничего страшного. Ты не должна его воспринимать как простого человека. К гинекологу же мы ходим, это гораздо хуже, между прочим…

— Ой, не напоминай!

Женщины, уже дошедшие до дверей квартиры, прыскают со смеху.

— А правда, что он стал гинекологом, потому что с ним в классе ни одна девчонка дружить не хотела, потому что он был самый маленький, самый плюгавый и все такое?

Они заходят в квартиру.

— Да он в моем классе учился! Записочки мне всё писал: «Давай дружить», но потом оказалось, что он и другим девчонкам то же самое писал. Мы его «шибздиком» называли.

— А потом что?

— А потом что? Лет через пять после школы прихожу за направлением на аборт, смотрю и глазам своим не верю — сидит наш «шибздик» в белом халате, смотрит на меня и улыбается. «Раздевайтесь!» — говорит.

— Ну и ты?

— А что я сделаю? У меня срок поджимает, другого гинеколога в поликлинике нет. Разделась, легла на кресло, глаза только закрыла, чтоб его не видеть.

Они смеются, потом спохватываются.

— А про что мы говорили до этого?

— Про конец света.

Воцаряется молчание, потом обе, как по команде, начинают всхлипывать.

В это время раздается стук в дверь, одна из женщин идет открывать и в квартиру вваливаются двое молодых подвыпивших мужчин.

— О! Явились голуби! Вот кому хорошо! Глаза залили — и никаких проблем.

— Вы что, идиоты, решили напоследок все, что в городе осталось, выжрать?

Мужики ухмыляются и заваливаются на диван.

— Девочки, не ругайтесь! Мы вам новость принесли.

— Что еще?

— А то, что вот это самый звездец, про который вы нам утром мозги парили, наступит, знаете, когда?

— Не говори им, пусть помучаются.

— Саня, Коля! Говорите немедленно!

— Ладно, скажем. В последнюю новогоднюю ночь этого тысячелетия! Поняли? Как 12 часов пробьет, так — раз! И звездец. И ни хрена мы в третье тысячелетие не попадаем, потому что недостойны!

— Как в новогоднюю? Кто вам это сказал?

— А вы на рынок сходите, там все говорят.

Женщины перестают ругаться и испуганно смотрят на мужчин, ожидая еще каких-нибудь подробностей.