Александр Никишин - Инкубатор, или  Необыкновенные приключения Юрки Гагарина

— А не пребывал ли ваш, простите за выраженние, искусствовед, в местах не столь отдалённых? — спросил Семёнов. — Или я ошибаюсь?

Бубукин согласно кивнул:

— Так точно, ошибаетесь! Судимости не имеет, хотя постоянно ходил по лезвию, был замечен в разных крупных афёрах. Как-то ловко выворачивался. Сидели за него другие, а он выходил сухим из воды.

— Понятно, — сказал Семёнов, — Игорь Кио, мастер водить за нос.

— Кстати, на 22-м этаже дома № 48 имеет сразу три квартиры: № 93, 94 и 95. Нет, вру! 94, 95, 96! Точно, 96, я запомнил, цифра ж такая двусмысленная в некотором роде.

— В каком это «некотором»? — удивился Семёнов.

Бубукин замялся, покраснел:

— Ну, это я так.

— Как так? Уж говорите, раз начали. Слово не воробей.

— В сексе есть такая поза. Называется: сиксти-найн, найнти-сикс. Это когда мужчина и женщина, так сказать, валетиком.

Семёнов вздохнул:

— Валетиком, тузиком, шестёркой. Жениться вам пора, уважаемый. Тогда и цифра для вас будет просто цифрой. А не позой в сексе.

— Так точно! Извините, Николай Иванович, это я так сболтнул. Короче, жена этого Бугровского, она, кстати, коммерсант, работает успешно в строительном бизнесе, пребывает в ужасном гневе. Просто Медуза Горгона какая-то, честное слово. Страшно даже с ней говорить.

— В гневе? Из-за чего?

— Думала, Бугровский на Сицилии, он ей так сказал, а он отдыхал, извините за выражение, у любовницы в соседнем подъезде.

— В соседнем? Ну-у, это ж никуда не годится. Такой риск.

— Так точно! Жена его теперь говорит: вы про этого гада вообще не спрашивайте! Я про него ничего слышать не желаю! Даже, говорит, не ищите его, пусть бомжует теперь, где хочет, я его на порог не пущу. Замок, кричит, сменю. А я вспомнил, его ж квартиру по телевизору показывали! Он там чего-то такое рассказывал про поддельное искусство, кажется, и показывал, как выглядит оригинальный Коровин и Фешин. Я ещё удивился: как это человек не боится светиться? Просто дворец какой-то, такой ремонт забабахал, а какой у него антиквариат! Нет, честно, Николай Иванович, как Эрмитаж! Часы старинные, мебель, посуда из серебра, картины, мамочка моя, на такие ведь деньги! И как они с женой всё это делить будут?

Семёнов хмыкнул:

— Мне бы ваши проблемы! Меньше рассуждайте о чужом антиквариате, дорогой коллега. Спать будет спокойней. И потом, не наше с вами дело, как они разберутся. Муж и жена, как известно, одна сатана. И где, кстати, гарантия, что разрешат вернуться в квартиры? Вдруг, радиация? И будет как в Припяти после Чернобыля. Дома стоят, игрушки лежат, а вернуться нельзя. И даже вещи забрать… Впрочем, мы отвлеклись.

Бубукин выкладывает на стол шестое фото — мутное, с уголком, явно вырванное из какого-то документа. Абай Елдаев, гастарбайтер, со смешной кличкой Елдос. В бухгалтерии кооператива эта карточка нашлась совершенно случайно. По словам Бубукина гастарбайтер отбился от стройбригады, потерялся, а потом подрабатывал нелегально в доме № 48, убирал до событий двор, таскал мусорные баки, красил заборы, траву косил, штукатурил, ну и все такое, как обычно. Крыс гонял, травил тараканов. Документов у него не было вообще и, судя по всему, его покрывало правление кооператива, списывая денежки на уборку территории. А спал бедный азиат на матрасе в подвале. Матрас сгорел во время событий, как сообщил дотошный Бубукин.

— Сколько лет и откуда прибыл?

— Пока выясняем, Николай Иванович. Сделали запрос в посольства Таджикистана, Узбекистана и Казахстана. Никто даже не знает, какой он был национальности. Видимо, в Москву прибыл нелегально, без документов. Не исключено, что в каком-нибудь ящике или в цистерне.

— Мать честная, газ! Хотят усыпить? Но зачем? — мелькнули в глубине Юркиного подсознания вопросы, острые как бритва, но от остроты не осталось и следа, растворилась она медленно, обретя иное звучание: да ну и фиг с ним, сейчас посплю, а потом проснусь и с новыми силами возьмусь за дело. Он опёрся обеими руками на стенку, чувствуя, что отказывают ноги, не держат, что заваливается набок, засыпая на ходу. Вот у них какие штучки в ходу, прислал мозг какой-то тихий, размазанный, недозавершённый сигнал, превратив сгусток мысли в один большой и сладкий зевок. Но последним усилием воли, собрав её в кулак, оттолкнулся Юрка от стены и в прыжке-падении просто рухнул в ванную комнату, больно ударившись коленом о край раковины.

Правая рука инстинктивным движением потянулась за полотенцем, а левой, легкой, безвольной, как вата, пропитавшаяся жидкостью, он попытался открыть кран с холодной водой. Сил не хватало, силы угасали в такт засыпающему сознанию, но он как-то изловчился, выиграл секунду-другую, тряхнув резко головой и чуть не вывернув шею. И тем самым смог отогнать наваливающийся на него сон, намочить в холодной воде полотенце и приложить к лицу, после чего свалился тяжело на пол, обливаясь липким потом и восстанавливая сбитое дыхание. Мозг, словно был отключён, но включился снова, ожил, воспрянув к жизни, пробудился, из-за чего сон ушёл. Правда, ноги не слушались.

Юрка, обозлённый, нет, даже оскорбленный кратким мигом безволия своего организма, его такой легкой податливостью на внешнее воздействие, слабостью и беззащитностью перед какой-то хренью-фактором извне, за которыми следовали выключенность из жизни, позорная слабость, безволие и, как следствие, поражение, капитуляция, зло и, решил действовать. Со всей силы толкнул дверь ванной, хотя со стороны это было похоже на легкое прикосновение и, тяжело передвигая ноги, вышел из ванной в ярко освещенную неестественным светом кухню.

Свет лился широким потоком через балконную дверь и было похоже, что за окном снимают кино. Словно бы решили день снять ночью, и повключали все осветительные приборы, какие только были в распоряжении режиссёра и группы.

Юрка доковылял, отдуваясь, до окна, выглянул и на него напал столбняк от картины, которая открылась. По спине тотчас пробежал ручеёк липкого холодного пота. А спроси его: скажи, Юрка, что ты там такое увидел, что так тебя напугало, расскажи или опиши, так не смог бы сразу, настолько всё представшее перед глазами было непонятным, непостижимым и страшным, — огромная кастрюля, висящая в воздухе без подпорок, судя по всему, продукт рук если не людей, то, действительно, мыслящих существ, раскрыв свою гигантскую, ярко освещенную светом неизвестных источников, необъятную пещеру-пасть, наподобие удава вбирало в себя его, Юрки, огромный 22-х этажный дом!

Исчезла куда-то Останкинская башня, дома по Академика Королёва, среди которых был «депутатский дом», где когда-то, почти 30 лет назад селились ещё советские «избранники народа». Пасть железного удава сверкала и переливалась огнями, слышался грохот металлических подъёмников, и всё это походило бы на портовую суету, будь тут море, корабли, причал. Но поскольку ничего этого не было, а самое главное, не было видно ни людей, ни кого бы то ни было хотя бы отдаленно на них похожих, откровенно страшно стало Юрке.