Александр Вельтман - Сердце и Думка

Экипаж прогремел у подъезда, — приехала хозяйка.

— А где ж Мери? — спросила она, входя.

— Я сама только сию» минуту приехала, — отвечала Лида, — я не видела еще ее.

Тетка бросилась в комнату Мери и возвратилась с печальною вестию, что Мери заболела.

Вскоре собрались все участвующие в живых картинах; приехал вторично и Лиманский; но по болезни Мерк картины расстроились. Несколько скучных слов, плоских приветствий, и у каждого родилась необходимость ехать домой.

— Кто потерял? — сказал вдруг Бржмитржицкий, поднимая с полу золотую стрелку.

— Это стрелка Мери. Каким образом она зашла сюда?

Про это знал только Лиманский; но он промолчал на вопрос хозяйки дома.

Лида торопилась домой; сердце ее то сжималось, то, расширяясь по всей груди, вздымало ее; все предметы в глазах Лиды приняли другой образ: все то двоилось перед ней, то сливалось, — звучный поцелуй раздавался над ухом, и эхо повторяло его тысячу раз, как будто унося в отдаление или исчезая в глубине мыслей воспламененной Лиды

Лиде не более пятнадцати лет, но она была уже престранным существом. Не имея еще понятия о любви, она дала уже клятву никого не любить. «Чтоб я любила кого-нибудь из этих мужчин! никогда!» — обыкновенно говорила она подругам своим; однако же подруги смеялись над ее клятвами.

Ненависть к мужчинам поселилась в ней из дружбы: один искренний и вечный друг ее вдруг стала грустна, задумчива, слезлива, стала худеть, худеть и в короткое время ужасно переменилась.

— Ты должна мне открыть причину своей печали, — сказала решительно ей Лида, — ты совсем истаяла, совсем изныла! Скажи мне, что это значит? Не скрывай от меня своего сердца!

При этих словах у чувствительной Лиды скатились по румянцу две крупные слезы; она крепко сжала своего друга в объятиях.

— Не могу, не хочу говорить, добрая моя Лида, — отвечала ей страждущая втайне.

Лида стала на колени и снова умоляла открыть ей причину грусти.

— Друг мой Лида, зачем тебе знать? ты не должна знать причину моего несчастия.

— Несчастия! — вскричала Лида. — Ах, боже мой! и ты не хочешь сказать? не хочешь мне сказать!

— Не могу!

— Умоляю тебя! я твой друг, я должна знать, я хочу делить с тобой и радость, и горе!

И Лида поцеловала у друга своего руку.

Друг ее не могла скрывать долее своего сердца: она призналась, что любит, была любима и наконец забыта, оставлена.

Лида всплеснула руками.

— Кто ж он, этот варвар? — вскричала она.

— Пусть это останется тайной.

— И он тебя любил?

— Любил.

— И что же?

— Обещал жениться, поехал просить позволения у отца и матери и — женился на другой.

— На другой!.. он клялся тебе в любви, говоришь ты?

— Тысячу раз.

— И изменил?

— Изменил!

— Что ж он говорил тебе?

— Разумеется что: говорил, что только я могу составить его счастие…

— А ты что ж ему отвечала?

— Я верила ему.

— И он клялся тебе?

— Да.

— И верно на коленях?.. Бедная!.. Ах, какой мерзкой!.. и ты влюбилась в такого гадкого!.. Я бы этого не сделала на твоем месте!.. Я бы прежде вышла замуж, а потом стала бы любить…

— Если б я знала, что мужчины такие изменщики, разумеется, я не поверила бы и ему…

— Ах, боже мой, какие низкие люди!.. я не знаю, зачем их пускают в общество… соблазнять бедных девушек.

— Теперь уж кончено! — сказала сквозь слезы друг Лиды, — клянусь, что никого уже не буду любить!

— И я, — вскричала Лида, — клянусь богом, что не буду любить мужчин, ни статских, ни военных — никаких!..

— Лида, ты еще не испытала любви… не клянись не испытавши…

— Вот прекрасно! охота испытывать несчастие!

Друг Лиды хотела уговорить ее взять клятву свою назад; но Лиду ничем уже нельзя было уговорить: она повторила тысячу раз свою клятву.

С этой поры Лида смотрела на всех мужчин как на обманщиков, как на изменников, как на неверных, с презрением, и в кругу подруг проповедовала презрение к мужчинам; все смеялись над ее убеждениями; а между тем Лида ни от одной не слыхала доброго слова о мужском роде; слыхала похвалы частные, исключения из общего правила; слыхала похвалы до исступления; но все исступленные похвалы вскоре обращались в жалобы и даже в проклятия.

Основывая свои заключения на словах подобных себе прекрасных существ, которые вечно жалуются на мужчин и между тем никак не отстанут от пустой привычки любить мужчин, Лида уверялась час от часу, что все мужчины, без исключения, злодеи.

Прошел целый год цветущей жизни Лиды, во время которого все, что только носило и брило усы, как будто назло преследовало Лиду. Военные рисовались перед ней Марсами, статские Меркуриями или Адонисами, все прочие Аполлонами; Игры и Смехи шумели вокруг нее; хитрый Амур, скинув повязку, целил-целил, стрелял-стрелял, мимо да мимо, промах за промахом: сердце Лиды, как кремень, сыпало искры, но само не зажигалось.

Никто, однако же, не смеялся так над клятвой Лиды, как Мери.

— Как я крепко обниму тебя, душенька Людмила, — когда ты изменишь собственной клятве! — говорила она ей. — Лида, Лида, можно ли отказываться от любви? Знаешь ли ты, что такое любовь?.. Это такое блаженство, такое блаженство! я не в силах тебе высказать.

— Я вижу, что ты в исступлении любви, — отвечала ей Лида.

— О, я люблю, и как люблю!

— Желала бы знать, кто этот счастливец, которого со временем ты будешь проклинать.

— Проклинать? моего Юрия?

— Юрия Лиманского?.. Он уж твой?

— Не совсем, но я уверена… только ни слова!.. я тебе проговорилась…

— Можешь быть уверена.

— Как я люблю его!.. Это первая и последняя моя любовь.

— И он любит тебя?

— Он так скромен, молчалив; но я поняла его чувства, он один из тех людей, которым надо идти навстречу.

— Очень жаль мне тебя!

— Отчего это?

— Оттого, что тем легче будет ему изменить тебе.

— Никогда!

— Увидишь!

Этот разговор случился за день до того вечера, когда Лида приехала на репетицию живых картин, вбежала в гостиную и видела, как нежная головка Мери лежала на плече Бржмитржицкого и как страстно Бржмитржицкий целовал руку и чело Мери.

— Изменница! — повторяла Лида, возвратись домой. — Вчера еще уверяла меня, что любит князя Лиманского, что это первая и последняя любовь ее, а сегодня… в объятиях другого! в объятиях этого отвратительного коршуна!.. Бедный Лиманский!.. и он любит ее!.. Что, если узнает он, кто разделяет с ним сердце этой — этой гадкой Мери!

И Лида во всю ночь не могла сомкнуть глаз. Отчаянный, страждущий Юрий носился перед нею, жаловался ей на ее подругу, плакал… Лида утешала его, грустила вместе, разделяла скорбь его, плакала вместе с ним, проклинала неверную Мери, клялась, что не хочет ни видеть, ни знать ее.