Александр Вельтман - Сердце и Думка

По приезде домой Поэт поставил против себя кругленькое зеркальце на столбике — и стал всматриваться в него.

Когда настал вторник и в известный час вечера явился Поэт, глаза Юлии заблистали, лицо одушевилось, вспыхнул легонький румянец; казалось, что она в первый еще раз полюбила, и полюбила любовью страстной, удовлетворяющей и душу, и сердце.

Опять завела она с ним разговор о литтературе, склонила на литтературу медицинскую и советовала ему соединить обе свои способности.

— Неужели, — говорила она ему, — природа без всякой цели одарила вас двумя талантами? отчего бы не сочинять вам повести и романы медицинские?

— Ах, какая мысль, — вскричал Поэт. — В самом деле: описать различие любви здорового человека и больного; влияние лекарств на расположение духа и, следовательно, на обстоятельства; или, например, случай, в которых любовь препятствует действию лекарств… или развитию болезней…

— И развитию болезней? — О, разумеется.

— Как бы благодетельно было, если б в легких приятных рассказах вы изложили главные и начальные признаки болезней, средства к предохранению себя от развития их… Как это необходимо знать каждому; а между тем, возможно ли читать ученые медицинские книги? в них ничего не поймешь.

— Это… конечно; но вот видите ли: по признакам самому в себе можно ошибаться, и руководство медика необходимо.

— Ах, боже мой, теперь так много медиков не по призванию и таланту, а только по ремеслу, для которых я больная гораздо интереснее здоровой… Нет! я поверила бы себя только тому, кто дорожил бы здоровьем моим…

После этих слов Юлия вздохнула; разговор был прерван; но она успела повторить приглашение на вторник и на субботу. От вторника до субботы и от субботы до вторника Юлия не только грустна, Юлия больна: лицо ее бледно, глаза впалы; у ней то головная боль, то кружение головы, то биение сердца, то озноб, то жар, то бок болит: в промежутках субботы и вторника непременно развертывается в ней семя какой-нибудь болезни. Настанет вторник или суббота — Юлия оживает, просит брата своего, чтоб он съездил к другу своему, попросил для нее книг, привез его на вечер…

Он приедет, и — Юлия вдруг здорова, весела, румянец загорается, глаза заблестят.

Взаимное искательство быстро сближает; разговоры неистощимы, особенно медицина — страсть Юлии: она расспрашивает его о различных признаках разных болезней, рассказывает, что сама иногда чувствует. Она видела страшный сон — отчего это? У нее болело под ложечкой — что это значит? Ей теснило грудь — не опасно ли это? Но когда приходило время расставанья и приличие требовало взять уже в руки шляпу, — «Погодите, куда вы торопитесь?» — говорила Юлия умоляющим голосом и начинала расспрашивать милого Поэта-медика о его сочинениях, задевала за слабую его струну, и эта струна отзывалась долгою речью о вдохновениях поэтических или тирадой наизусть.

Вскоре Поэт делается неразлучным другом брата Юлии: брат Юлии также пописывает стишки. Комната брата становится rendez-vous невинной, симпатической любви, которой наслаждения состояли в разговорах о литтературе и медицине.

— Погодите, погодите уходить! — сказала однажды Юлия, вырывая шляпу из рук Поэта.

— Мне необходимо идти! — отвечал он.

— Забудьте все дела… для меня! — сказала Юлия, бросив на него умоляющий взор.

— Ах, Юлия! — воскликнул Поэт, схватив ее руку. И в полноте чувств он не мог продолжать.

Юлия не отняла руки; он осмелился осыпать ее поцелуями.

— Если б… я мог посвятить вам все минуты моей жизни! — произнес он наконец.

— Это от вас зависит… — произнесла Юлия, вспыхнув; взор ее опал, грудь заволновалась сильно-сильно, и она вдруг побледнела.

— Могу! — воскликнул Поэт.

— Ах! помогите… мне дурно… умираю!.. — едва проговорила Юлия ослабелым, трепещущим голосом.

Поэт в восторге почти не слыхал ее жалобы; он снова хотел осыпать руку Юлии поцелуями.

— Помогите! — повторила она.

— Что с вами? — спросил испуганный Поэт, заметив ее бледность.

— Ах!.. дурно!

— Не пугайтесь, Юлия!.. это волнение, это ничего! — проговорил Поэт, опуская ее похолодевшую руку.

— Нет… я больна!.. попробуйте пульс…

Поэт снова берет руку ее, прислушивается к биению пульса, считает…

— Что?

— Немного неправилен…

— Ах, я больна — скажите, чем я больна? — произносит Юлия жалобным голосом.

Напрасно Поэт уверяет ее, что это произошло от испуга волнения, что она слишком чувствительна, что на нее сильно подействовало чувство. «Нет, вы скрываете от меня болезнь мою», — говорит она и. просит его совета, просит, чтоб он прописал ей что-нибудь успокоительное, просит, чтоб он съездил сам скорее за лекарством. Поэт схватил шляпу, хотел было поцеловать руку; но она повторила: «Скорее!»

— Сейчас! — отвечал он и — исчез счастливцем.

— Как она меня любит! — твердил он дорогой, почти вслух, — как сильна страсть ее! Сердце ее совсем готово было выпрыгнуть! мой поцелуй потряс всю систему нежного ее организма! О, Юлия!..

У Юлии было шесть подруг-приятельниц: княжна Маланья, Мельани, которую αυανατοι μληζονσιν επιμυονιοι δε τε, [108] Если боги (тебя) хвалят, смертные тоже (гр.) дочь действительного статского советника Аграфена Ивановна, по-светски Агриппинё; дочь статского советника Зиновия по-светски Зеноби; дочь коллежского советника Пелагея, по-светски Пельажи; дочь надворного советника Надежда, по-светски Надин; и дочь коллежского асессора Варвара, по-светски Барб.

Все оне были страстно влюблены первой любовью.

Мельани была влюблена в Кавалергарда.

Агриппинё — в M-r Пленицына, служащего при военном министерстве.

Зеноби — в M-r Ранетски, чиновника по особенным поручениям.

Пельажи — в Капитана 2-го ранга.

Надин — в M-r Клани, служащего при министерстве иностранных дел.

Барб — в Конноартиллерийского прапорщика.

И все они также были страстно влюблены:

Прапорщик в Мельани.

M-r Клани в Агриппинё.

Капитан в Зеноби.

M-r Ранетски в Пельажи.

M-r Пленицын в Надин.

А Кавалергард в Барб.

Так как сердца каждого и каждой бились втайне, то и они и оне, питаясь надеждой и уверенностию, что истинная, симпатическая любовь без взаимности не существует, были в самом счастливом расположении духа, до тех пор, покуда Думка-невидимка, наскучив сидеть на челе Юлии, не вздумала гостить по очереди и в мыслях подруг ее. Это произвело ужасные недоумения в любящих сердцах.

Но прежде чем мы приступим к описанию того, что наделала беспокойная Думка, и к развязке узла, нам должно сделать, по крайней мере, очерки a la Flaxman [109] …очерки a la Flaxman — зарисовки в манере английского скульптора и рисовальщика Дж. Флаксмана (1755–1826), автора серии контурных рисунков к «Илиаде» и «Одиссее» Гомера. всем лицам этого эпизода.