Борис Дмитриев - Вам возвращаю ваш портрет

Есть в биографии товарища Сталина одна общеизвестная, но по настоящему недооцененная, непрочитанная страничка. Я имею в виду годы его семинарской учебы. Это только простакам чудится, что между священниками и большевиками нет ничего общего, будто они огонь и вода. На самом деле, между ними существует железная связь, прочная, принципиальная. Священники, так же как и большевики, знают ответы на все вопросы. У этих людей не бывает сомнений, им известно все, по любому поводу, на любой случай жизни.

Не стоит заблуждаться, будто священниками становятся симпатичные парни, которые сильно, до невтерпежки, поверили в Бога. Батюшками, как правило, становятся интересные ребята, которые умеют картинно изображать веру в Иисуса Христа. Ничего удивительного, бывают люди, которые любуясь собой, умеют достоверно изображать страуса, пингвина и даже "ципленка табака". Я никогда не понимал, для чего человеку, действительно верящему в Бога, кликушествовать об этом на весь белый свет. Настоящая вера – это настолько сокровенное сердечное переживание, что публичное высказывание о нем только подтверждает пророческое предостережение: "Слово изреченное есть ложь". Вообще в жизни людей бывает много чего, что предполагает интимность. Например, если человек начинает публично, то бишь профессионально заниматься любовью, то это занятие приобретает несколько иное название. Не случайно дома, в которых рекомендовано открыто заниматься любовью, называются "публичными". Невозможно профессионально любить родную мать, свою родину. Невозможно представить, чтобы выражение этих благородных чувств сделалось ежедневным публичным вашим занятием, конечно, если судьбина не вознесла вас в секретари обкома комсомола. Уверен, что и вера, любовь к Богу, это настолько интимные субстанции, что при переходе в профессиональную деятельность они должны называться все-таки немного иначе. Не возьмусь судить как, это должны сделать заинтересованные лица.

Все большевики прекрасные теоретики, они точно знают, что такое справедливость, как хорошо, если всем поровну, чудесно, когда у всех все одинаково. Вот только собственную квартиру подавай на Кутузовском, в крайнем случае на Липках, пожрать со спецраспределителя, отдохнуть в отдельном санатории, в отдельной баньке, на кладбище и то – по отдельной программе. Для того, чтобы перекинуться от священника к коммунисту, не требуется больших усилий, достаточно только чуть-чуть, самую малость подправить на перископе резкость, и ты узришь, зачаруешься дивной картинкой буколического счастья. Универсального, всеобъемлющего, всеобщего счастья, в теоретическом воплощении сегодня и в практическом решении совсем скоро, в прекрасном светлом будущем. При этом всегда хочется масштабов, большого поля деятельности. В полном соответствии с шариковским правилом: "Чтобы все". Разве завернешь в какой-нибудь Грузии настоящий голодомор, с хорошим результативным выхлопом, где народу всего миллионишко, так, паршивенький голодоморчик. Ты подавай Поволжье, ты предоставь украинский чернозем, вот тогда пригубишь, отведаешь семинарской заквасочки.

Страна устала от Сталина, это было ясно по тому, как скоро забыла о нем. Буквально на следующий день после грандиозного прощания закипела новая жизнь. Уход отца народов удивительно органично совпал с пробуждением природы. Не припомню другой такой дружной, оглушительно животворной весны на Донбасе. Солнце куражилось, все ликовало кругом. Люди, птицы, любая живая истотина неожиданно обнаружили на себе Божие попечение. Ведь до этого даже мухам казалось, что они пребывают в послушании у кремлевского горца.

Но не только восторг, ведь и явная растерянность царила в стране. Одним чуялось время надежд, другими овладело беспокойство возможных разоблачений. А ну как возьмутся ворошить: кто в кого стрелял, кто на кого стучал, предавал, подличал? А то вдруг примутся пуще прежнего стучать, стрелять и подличать. Поди разберись в одночасье. Ясно, что кругом одна сволочь недобитая, после такого небывалого революционного шабаша почти все – потенциальные враги народа, только знать бы, кто в первую, кто во вторую голову.

Как всегда случается в мутном безвременье, на высоких подмостках закружилась мышиная возня. Стали выдвигаться скороспелые вожди-однодневки – некоторым образом булганины и маленковы. Шелкоперы, им еще невдомек, что суетливым нищим мало подают. Или, как говаривала одна шикарная дама, проводя инструктаж перед вечерним выходом своих девочек – главное, не суетитесь под клиентом. Потому что уже затаился, приготовился к решающему выходу настоящий маэстро. Лысый, пучеглазый, как сатана из мельничного омута, такой же вертлявый и вездесущий.

Но это там, в столице. А на местах новые веяния были заметны по всякого рода административным перетасовкам. Так, наш Краснолучский угольный комбинат для чего- то переименовали в "Ленинуголь", как будто Ильич был самым шустрым шахтерским проходчиком, и переместили в областной центр, по тем временам, дай бог памяти, наверное, в Ворошиловград. Потому что вскоре будет несколько раз то Луганск, то Ворошиловград. В зависимости от того, сукой был Климентий Ефремович, или доблестным красным конником. В действительности он был и тем и другим, единовременно, нераздельно, в полном соответствии с кремлевским уставом для торжественного стояния на мавзолейном подиуме.

В первую очередь на новое место жительства перебирался комбинатовский канцелярский арсенал. Рабочие вытаскивали и укладывали на грузовики двухтумбовые столы, шкафы, телефоны, гроссбухи и прочую служебную утварь. Доверху заставленные машины запускали двигатели и мчались по шоссейной дороге в волнующую меня даль. Я все время старательно пытался вообразить большой, по рассказам отца, город и красивый, многоэтажный наш будущий дом. Не все, конечно, сотрудники комбината были переведены в областной центр, да еще с предоставлением казенной квартиры. Папа изловчился дать кому следует в лапу, и Родина выделила ему прекрасную новую квартиру на Красной площади, в лучшей части города.

Я абсолютно уверен, что отец мой был очень полезным, по настоящему ценным работником. Его отличала необыкновенная организованность, он никогда ничего не делал на авось. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь англичанин или немец мог бы соперничать с моим папой в аккуратности, трудолюбии, обязательности, именно по этому я верю в мой народ, в его достойное, обязательно доблестное будущее. У папы не было высшего образования, к тому же он не был коммунистом, и даже в этой, по советским меркам абсолютно безнадежной ситуации, он умудрился продвинуться по служебной лестнице до весьма солидных чинов, до уровня руководителя областного масштаба. Прекрасно помню уговоры сослуживцев, на предмет плюнуть на все и положить в нагрудный карман заветный партийный билет, мандат – открывающий перспективу дальнейшего роста. Но для моего отца плюнуть на все означало, прежде всего, плюнуть на себя самого, а это было недопустимо ни при каких обстоятельствах.