Надежда Первухина - Курортная зона

Тогда зачем? Под бассейны? Бассейн и даже три пруда с зеркальными карпами в зоне отдыха имеются, устраивать больше — смысла нет, да и общий излом пейзажа портится.

— Здесь клад ищут? — Лариса напрямик спросила Гликерию, пойдя по самому простому мыслительному пути.

Та сначала замерла, согнувшись над кучей грязных полотенец, а потом рассмеялась невесело:

— Клад… В самую точку ты попала, девушка. Ищут здесь некое сокровище бесценное и ужасное, о котором якобы и поведала пред смертью графиня Делянова своему супругу. Только одно мне лично непонятно: ежели графиня супругу сие тайно-интимно сообщила, а он, не раскрывая тайны, после афонским схимником самой строгой жизни сделался, то как все эти князья-графья, сюда наезжающие, про тайну эту прознали? И роют, роют, роют, не стыдятся работы черной, друг друга еще и опередить стараются! Непонятно.

— Непонятно, — кивнула Лариса. — Тем более что я-то думала, они сюда на охоту собрались…

— Охота — охотой, а… старинную тайну тоже неймется им разгадать. Ведь эта легенда…

Что за легенда, Лариса узнать от Гликерии не успела, потому что в бельевой рявкнул звонок, и из специального динамика на потолке защелкал металлический голос:

— Младшую кастеляншу Раису Данникову срочно вызывают в покои госпожи Червонцевой.

— Ступай уж, — заторопила Гликерия Ларису. — Но смотри, предупреждала я тебя насчет cette gonzesse [16] этой… в общем, ЭТОЙ (адаптир. фр.). . Опасная она. И что-то неровно к тебе дышит, гуляете вы с ней ежевечерне, как погляжу…

— Сблизились мы, — изобразила томную улыбку Лариса. — На почве сафической любви.

И вышла, внутренне хохоча над выражением физиономии доверчивой Гликерии.

“Покои” госпожи Червонцевой были на самом деле обычной, хоть и большой, жилой комнатой, интерьер которой оживляли постоянно работающий компьютер и катастрофических размеров коричневым плюшевый енот, который использовался писательницей в основном в качестве подушки: то под голову, то под… другое место. Правда, неизвестно по какой причине писательница отгородила часть комнаты под кухню. Барной стойкой причем. Мало ли. Может, она любила собственноручно готовить лазанью или паэлью и созывать за барной стойкой народ на дегустацию блюда под божоле, совиньон да водочку. У писателей свои причуды.

— Привет! — махнула ладонью-лопатой писательница. — Как жизнь? Я тебя не слишком от работы отрываю?

— Не слишком. Все нормально.

— Ну, коли так… Лишний раз в душу лезть но буду, тем паче что могу за это раньше времени оказаться на местном близлежащем кладбище.

— Ты. собственно, по какому делу звала?

Вера потянула к себе енота, что означало или крайнюю степень смущения, или задумчивость.

— Я тебя приглашаю. — терзая лапу енота, сказала Вера.

— Куда?

— Хм… На свой творческий вечер. На свой, заметь. Дело в том, что я еще грешу стихами и подыгрываю под них на рояле нечто… субфебрильное. Не знаю почему, но здешней публике это нравится. И местное начальство, едва закончится съезд здешнего охотничьего бомонда, просит меня выступить в роли этакой чтицы-певицы…

Вера говорила насмешливо, но Ларисе было ясно, что затея с вечером Червонцевой нравится. Еще бы. Это наверняка единственная возможность, где Червонцева имеет шанс выступить именно как Червонцева. Видимо, тот самый бомонд вполне лояльно относится и к бесформенным телесам писательницы, и к ее репообразной физиономии. Вообще-то оно и правильно. Внешность — не главное. Главное — талант.

— Я бы с удовольствием, — искренне ответила Лариса (ей и впрямь было это интересно: не только Червонцеву послушает, но и узрит весь съехавшийся сюда охотничий свет в полном княжеском составе). — Но я же обслуга. Персонал. Меня не пустят на светский раут в форменном халате. Да и вообще не пустят, скажут, обязанности свои выполняй, а не к поэзии приобщайся!

— Насчет обязанностей я договорюсь с администрацией, это не проблема. А насчет прикида… Лариса, я ни за что не поверю, что такая эффектная женщина, как ты, собираясь хоть и на заказное убийство, не кинула в свой кофр пары вечерних платьев.

Лариса чуть натянуто засмеялась. Прозорливая толстуха опять оказалась права.

— Хорошо, — сказала Лариса. — Я буду полностью соответствовать торжественности момента. В котором часу начало?

— В девять. На втором этаже, в Зале-с-клавикордами. Ты, разумеется, понимаешь, что я буду играть на фортепиано. Осквернять прикосновением своих пальцев древние, как сама здешняя земля, клавикорды я не посмею. Тем более что и звучат они как стоны двух совокупляющихся скелетов.

— Кхм… Если это все, то я пойду?..

— Да, иди. Буду ждать. И еще…

— Да?

— Мне потом будет очень интересно узнать твое мнение о моем творчестве. Успеть узнать.

— Я обещаю, что ты успеешь. — тихо промолвила Лариса, избегая смотреть Вере в глаза.

В зале и без того непроглядную тьму ноябрьского вечера постарались усилить тем, что не зажигали электрического света. Зато свечей, причем ароматических, наблюдался явный избыток: они мерцали в канделябрах на полукругом расставленных столиках (за коими и размещалась публика), в мраморных ладонях статуй античных богинь и даже на полу, в зеркальных блюдечках-подставках. Только один угол залы не освещался. Там стояло фортепиано и должна была выступать Вера.

“Как же она прочтет ноты в темноте? — лениво размышляла Лариса. — Впрочем, как все творческие личности, наверняка она и свои стихи, и музыку помнит наизусть”.

…Лариса действительно нашла что надеть на этот вечер, и теперь в пламени свечей мерцало ее густо-синего атласа платье. Небольшое декольте целомудренно прикрывалось прозрачным шарфом, сколотым на груди скромным изумрудом грушевидной формы. Брошь была недорогая, Лариса это точно знала и потому надела именно ее, помня о своем положении здесь. Однако, несмотря ни на почти гимназического покроя платье, ни на скромность украшений и прически, все мужское общество, заполонившее залу, с Ларисы, незаметной мышкой притаившейся в самом малоосвещенном уголке, глаз не сводило. И Лариса это чувствовала. Вовсе не потому, что каждое мгновение ловила на себе восхищенные взгляды. Просто она среди всего приглашенного общества была единственной женщиной. А это тоже наводило на размышления.

“Почему охотиться приехали только мужчины? Насколько я помню, женщины тоже принимали участие в охоте, особенно в псовой. Закон “Дворянского гнезда”, написанный женоненавистниками? Вряд ли. Ни у одного из приезжих именитых гостей я не заметила на пальце обручального кольца. Черт, может, они геи? А что такого? Среди особей высокого рода издревле было распространено мужеложство. Не отсюда ли пошло выражение “голубая кровь”? Хм… Но если они геи, то какого, пардон, ляда они все так на меня пялятся, будто я — единственный предмет их сексуальных вожделений?! А, чепуха! Кстати, бьет девять. И где же наша гениальная?”