Андрей Белянин - Трилогия Багдадский вор

— Салам алейкум, Лёва-джан, — сказал старик, когда они уселись на тёплые камни у реки.

— Здоровей бывали, Бабудай-Ага. — Оболенский радушно обнял старого знакомого. — Хорошо замаскировался, только ноги при ходьбе включать не забывай, а то просто паришь над планетой.

— Привычка, — виновато улыбнулся джинн. — Как ты там, почтеннейший? Как дом, семья, достаток, друзья и жёны?

— Всё супер, особенно жёны. Ты, главное, Маше об этом не ляпни — убьёт на фиг!

— Жён? — ужаснулся Бабудай-Ага.

— Нас! — со вздохом поправил Лев. — А чего ты так маскарадно вырядился, словно беглый преступник-визирь с гематомой на всю голову?

— Твой ум не знает разумных границ, почтеннейший…

— Мм, это был комплимент или наезд?

— О человек, — грустно улыбнулся узкоглазый джинн. — Иногда ты упрямством и наглостью напоминаешь мне нашего общего длинноухого друга с именем детей Сиона. Довольно ли тебе будет знания того, что ты здесь неслучайно? Мир вновь нуждается в Багдадском воре, и силой того, чьё имя я назвать не вправе, ты вновь вернулся, дабы вписать на скрижалях Вечности новые страницы!

— А без патетики никак?

— Никак.

— Ладно, что надо украсть, чтобы ты вернул меня домой к ужину?

— Останови меня.

— Чего?! — вытаращился Лев, но Бабудай-Ага уже зыбко таял в тёплом мареве ночи.

— Алле, стой! Куда пошёл? Стой, мы ещё с тобой не договорили-и! — заорал широкоплечий россиянин, бросился в погоню, увяз штиблетами в бархане, рухнул носом в песок и… проснулся.

Нет, нет, не так, как в дурных романах, когда мы долго следим за головокружительными приключениями героя, а в конце оказывается, что ему всё это просто приснилось. С одной стороны, даже чуток завидуешь человеку (вот снятся же кому-то такие обалденные сны!), а с другой — как-то всё-таки раздражает… В нашем случае происходящее оказалось значительно круче любых фантазий моего друга.

Он встретил это утро, как и всякий праведный мусульманин, проснувшись за несколько минут до пения муэдзина, призывающего верующих к утренней молитве. Отбросил одеяло, накинул старенький халат, просеменил в угол, достал и расстелил на полу маленький коврик, после чего опустился на колени. Его язык повторял с детства привычные слова:

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его!

Оболенский, как всегда, закончил свою молитву чуток раньше, чем это было положено, ибо настоящий вор должен выходить на работу до появления клиентуры. Как истинный лев, он отправлялся на охоту в городские джунгли, садился в засаду на базаре и ждал свою добычу — неторопливого крестьянина, зажиточного ремесленника, надменного купца, да кого угодно, лишь бы с деньгами. Его промысел был скромным и достался в наследство ещё от деда, а тому от его прадеда, и так бессчётное поколение времён до тех пор, когда первый питекантроп сообразил, что можно не бежать с высунутым языком за мамонтом, а просто стибрить банан у соседа…

— Утро красит нежным светом стены древнего… ля-ля! — пропел Лев просыпающейся Бухаре, выходя на её полусонные улицы.

Метельщики и пожилые сторожа приветствовали его мрачными, укоризненными взглядами, но поделать что-либо не могли. Вор шёл уверенной, чуть пританцовывающей походкой, и казалось, он мог сунуть себе за пазуху весь город, потому что ещё никому ни разу не удавалось поймать его за руку. Не иначе как сам шайтан хранил его от гнева праведных, но рано или поздно справедливость и закон восторжествуют, и тогда не миновать ослушнику шариата кизиловых палок…

Наш герой неторопливым шагом добрался до базара, подкрепившись по пути украденной лепёшкой и горстью изюма, на ходу выдул пол-литра воды у зазевавшегося продавца и намётанным взглядом выбрал себе жертву дня. Невысокий, крепенький дехканин в запылённой одежде путешественника сидел на сером упитанном ослике и о чём-то увлечённо расспрашивал прохожего. Вся его фигура буквально излучала наив и простодушие…

— Раз пошли на дело я и Рабинович, — тихо замурлыкал Лев незнакомую доселе песенку, подкрадываясь к бедолаге сзади.

А там уже всё было бы легко до смешного: случайный толчок, искренние извинения, заверение во взаимной дружбе, любви до гроба, приглашение погостить, если караван-сарай занят… и уйти, пятясь, мелкими шажками, стараясь, чтоб чужие таньга не слишком откровенно позванивали в кармане. Но тут ослик повернул левое ухо, затем правое, оглянулся, сделал круглые глаза и…

— Не понял?! — тихо выдохнул любитель чужих кошельков, когда осёл издал невероятный по мощи и долготе вопль щенячьего восторга, сбросил хозяина, встал на дыбы и кинулся на шею Оболенскому, как к родной маме.

Лев в мгновение ока был сбит с ног, потом бесчеловечно вылизан, обслюнявлен, затискан, обнюхан и расцелован до интимности с ног до головы!

— Мама-а! — взвыл он, отплёвываясь и протирая глаза. — Уберите психическую скотину!

— Воистину, это самый подлый, злобный и бесчестный ишак из всех созданных Аллахом, — со стоном подтвердил поднимающийся хозяин осла, взглянул на Льва и вдруг кинулся на него с неменьшим пылом: — Багдадский вор! О, как долго я тебя искал, свет моих очей!

Пытавшийся было встать Оболенский был вторично брошен наземь и прижат братской тушей крепкого дехканина. Ситуация резко выходила из-под контроля, вокруг начал быстро собираться любопытный народ.

— Что случилось, правоверные?

— Вор хотел ограбить честного мусульманина!

— Ва-ах, как только Аллах такое допускает?

— Но тот поймал его за нечестную руку! Смотрите, они борются, как муж и жена, соединённые по шариату?!

— Вай мэ, вроде не запрещено, раз Аллах допускает…

— Люди, туда же ещё и осёл лезет!

— А что, ослу с ними нельзя?!

— Вай дод, не знаю, Аллах иногда и не такое допускает…

— Ты что творишь, кретиноид?! — отплёвываясь, взвыл Лев, с трудом оторвав от себя целующегося незнакомца. — Отвянь, противный, я не такой!

— А то я не знаю, Лёва-джан… Дай обниму ещё раз, или у меня разольётся желчь от переизбытка чувств и тебе придётся вести меня в чайхану, в отдельный покой, где до самого вечера отпаивать красным вином в обход всех заветов Корана! Но всё равно мои щёки будут пылать от радости нашей встречи!

— Слезь с меня, Элтон Джон в голубой тюбетейке! Мне линять надо-о!!!

А хрен вам, не растущий в здешних широтах! Базарный народ Бухары уже завёлся. Слышались призывы к властям, но кольцо сочувствующих сжималось всё плотнее, изыскивая, как бы до прихода слуг закона излить хоть на кого-то праведный гнев истинных мусульман, по долгу веры знающих, как и чем наказывать бесстыжего вора. Тем более такого, всех доставшего, как наш московский герой и мой, если не забыли, друг…

— Стража, стража!