Р. Лафферти - Девятьсот бабушек

— После того как Сайнек упал с горы и разбился, ты пытался убить меня, Чаво, — проговорил Гарамаск, задыхаясь. — Почему же не позволил Риксино расправиться со мной, раз уж так желаешь моей смерти?

— От твоей смерти в пасти Риксино нам никакой пользы, — ответил Чаво. — Он пожирает добычу слишком быстро.

— А в каком случае от моей смерти вам польза?

— Мертвый, но только что умерший, или еще умирающий ты принесешь величайшую пользу, — ласково произнес Чаво. — Только что умерший или умирающий ты станешь символом нашей последней надежды.

На закате солнца они добрались до вершины Гири, второй горы Тригорья. Они съели горький горный паек, и Чаво обработал раны Гарамаска.

— Если бы ты выжил на этой охоте (что, конечно, вряд ли произойдет), то мог бы заказать себе новый нос и снова стать красивым, — сказал Чаво. — А так тебе придется жить безносым до самой смерти, которая случится завтра на закате. Но я могу попробовать выстругать тебе суррогатный нос из древесины этого кустарника.

— Не беспокойся, Чаво. Я уже сплю.

Но Гарамаск не заснул: Чаво вынул из рюкзака хиттур, ударил по струнам и запел.

— Чаво! — окликнул его Гарамаск. — А знаешь, почему Испания — есть такая страна в Мире — потеряла свое главенствующее положение в Европе и стала самой слабой, причем за одно поколение?

— Наверное, они оскорбили бога-лягушку.

— Нет. В Мире нет богов-лягушек.

— Не может быть! Ты в этом уверен? Нет богов-лягушек? Ты, видно, меня обманываешь.

— Один коварный араб, расстроенный изгнанием арабов из Испании, привез в эту несчастную страну гитару, и та прижилась. В итоге несчастная страна пала, а ее когда-то благородная душа усохла до жалкой плаксивости.

— Понимаю, папа Гарамаск, — отозвался Чаво, продолжая бренчать. — Так пали бы благородные рогха, если бы стали нами, оганта.

— Хорошая аналогия, Чаво. А некогда в Тихом океане существовало благородное королевство Гавайи. Один моряк-дальнобойщик притащил туда гитару — и вскоре благородное королевство умоляло, чтобы его колонизировала сухопутная нация.

— Да, это бы помогло, папа Гарамаск. Мы, оганта, с радостью согласились бы на такую колонизацию, но нет никого, кто бы на нас польстился.

— Моя родина, Конгломерат Штатов, пала похожим образом, — добавил Гарамаск с печалью. — А когда-то была благородная страна!

— Благороднейшие рогха, ясное дело, презирали инструмент, — посетовал Чаво. — Но для нас он — Шетра, священный предмет. Наша религия и наша любовь.

— А еще — источник шума, неполноценного во всех смыслах.

— Это само собой, папа Гарамаск. А разве есть кто-то неполноценнее нас, оганта? Но мы обязательно откажемся от хиттура, когда перестанем быть оганта.

— Ох, ложись уже спать, Чаво!

— Ты сказал, в твоем мире нет богов-лягушек, зато есть простые лягушки. А у нас наоборот, есть лягушки-боги и нет простых лягушек, разве что маленькие импортные. Самая большая из них легко уместится на двух ладонях. Иногда я грежу о лягушках Мира. Они очень большие, папа Гарамаск? Такие же, как большой Риксино?

— Конечно, нет, Чаво. У тебя абсолютно неверные представления. Лягушки в Мире точно такие же, как и те, которых вы импортируете. Для большинства из них хватит одной ладони.

— Ты уверен? Они меньше меня? Даже меньше тебя?

— Да нет же, Чаво. Они совсем маленькие. Я часто задавался вопросом о лягушачьем культе Паравата. В чем его суть?

— Опять ты меня разыгрываешь, папа Гарамаск. Лягушки обязательно должны быть большими. А как же иначе? Лягушка — самое чудесное существо на свете! Только она способна без труда исполнить лягушачий прыжок. Быть может, когда-нибудь мы вернем себе эту способность!

— Спи, чертов болван!

Чаво глубоко вздохнул.

— Я все время грежу о лягушках, — пробормотал он и вскоре заснул.

После этого пришел Эллин, более прозрачный и нереальный, чем во время предыдущих явлений.

— Орла-кондора Шасоуса убить не так уж сложно, — сказал Эллин. — Он атакует, когда ты будешь взбираться по веревке на отвесную скалу. Более удобного момента для атаки трудно представить. Но если ты как следует закрепишься на веревке и очистишь сознание от страха, то получишь хороший шанс на победу. Сверни ему шею, как курице, если сможешь, ибо курица он и есть. Он будет рвать тебя на куски, пытаясь добраться до почек и селезенки. Не позволяй ему это! Он попытается выклевывать тебе глаза. Не дай ему это сделать! По крайней мере, не оба глаза — иначе ты будешь в уязвимом положении.

— Эллин, как и ты, я пойду до конца, — сказал Гарамаск. — Я ни в чем не уступаю тебе. А теперь скажи, что за тайна кроется там, в конце, которую ты не успел раскрыть? Что такого особенного в Батер-Джено? Что ты нашел, Эллин?

Но призраки, как известно, туги на ухо.

— Постарайся ослабить мост, после того как поднимешься по нему, и береги затылок, — посоветовал мертвец Эллин, после чего стал еще прозрачнее и исчез.

Гарамаск проснулся в предрассветных сумерках полный энергии и в хорошем настроении. Лицо и шея болели, но не так сильно, как накануне. Несмотря на отсутствие уха и носа, он был счастлив. Он вознес свое сердце навстречу утру и с удовольствием отвесил пинка Чаво, ибо тот не был жаворонком.

Они съели горький горный паек, закрепили кинжалы, когти и шипы, надели защитные доспехи и приступили к штурму Биор, третей и последней горы Тригорья. Крутая, местами отвесная, она походила на саблю, наполовину вынутую из ножен, которыми служила гора Гири.

Впереди их ждал иной вид охоты и восхождение в иной стихии.

Перед ними были наклонные скользкие поверхности скал, растущая под углом скользкая трава и стелющийся лишайник. Траву и лишайник поедали травяные змеи, лениво скользящие по камням, и грызуны. С высоты пикировали большие птицы и поедали грызунов и змей. Самой большой из этих птиц был Шасоус, орел-кондор.

— У шасоусов та же иерархия, что и у предыдущих тварей? — спросил Гарамаск. — Множество простых особей и только одна особенная.

— Да, нападет сам Шасоус, другие не будут. Нужно бояться Большого Шасоуса. Он гнездится на третьей луне.

— Лунатик-маггледун! А где гнездятся остальные шасоусы?

— На второй луне. Менее благородные из крупных птиц гнездятся на первой луне, ну а всякая мелочь — на самом Паравате. Мне говорили, что в Мире нет больших птиц, таких как Шасоус.

— Таких, как эти три, парящие над нами? Нет. Это шасоусы?

— Нет, папа Гарамаск, это менее благородные птицы, это птицы сейер. Взобравшись повыше, мы доберемся до охотничьих угодий Шасоуса. Перед нами опасный участок, я пройду его первым и спущу веревку. Впереди у нас много таких участков.

Неуклюжий Чаво мастерски лазал по скалам. Он прилип к нависающей скале, как вязкое масло, и карабкался со всеми своими доспехами, уверенно цепляясь за скользкий из-за лишайника камень.