Эрик Рассел - Эта безумная Вселенная

Глядя на карту, Нильсен спросил, выдавливая слова:

— Скажи честно, какова максимальная величина погрешности?

— Я же вам говорил: десять дней.

— Истекла почти половина этого срока. Мы согласны ждать вторую половину.

— Я очень тронут, — с легким сарказмом ответил Кинрад.

— Когда истекут последние дни, мы либо и в самом деле увидим на экране Солнце, которое уже не спутаешь ни с чем, либо изберем себе нового капитана и полетим к ближайшей звезде.

— А давайте бросим жребий, кому быть капитаном, — послышался сзади голос Бертелли. — Я бы тоже не прочь покомандовать кораблем.

— Да уберегут нас небеса! — воскликнул Марсден.

— Мы выберем наиболее подходящего, — заявил Нильсен.

— Вот потому вы и выбрали тогда Кинрада, — напомнил им Бертелли.

— Так нам казалось. Но теперь мы выберем себе другого капитана.

— В таком случае я настаиваю, чтобы в число претендентов вы включили и меня. В этом даже что-то есть — заменить одного тупицу другим.

— Вообще-то тупица тупице рознь, — возразил Нильсен, ощутивший скрытое противодействие своим усилиям. — И потом, как я буду выполнять твои приказы, если ты начнешь их отдавать, обхватив ручищами свои длинные уши? — Он поглядел на других: — Разве не так?

Все одобрительно засмеялись.

Однако победа была отнюдь не на стороне Нильсена. Он не сумел бы рассмешить остальных, а именно это и требовалось сейчас.

Спустя несколько часов Бертелли устроил вечеринку. На сей раз обошлось без дней рождения. За четыре года Бертелли ухитрился семь раз отпраздновать свой день рождения, и никто этого даже не заметил. Но на восьмой раз подобный трюк вряд ли прошел бы, и психолог придумал иную причину — выдвижение собственной кандидатуры в капитаны. Бертелли объяснил, что желает привлечь избирателей на свою сторону. Затея всем понравилась.

Как всегда в таких случаях, экипаж привел в надлежащий вид корабельную кухоньку. Достали бутылку джина, разлили по бокалам, и все принялись молча и сосредоточенно потягивать содержимое. Потом настал черед развлечений. Арам с помощью двух пальцев воспроизводил различные птичьи крики и, как всегда, был вознагражден дружными аплодисментами. Марсден прочитал какое-то стихотворение о карих глазах желтой собачки. К этому времени Нильсен достаточно разогрелся, чтобы спеть своим густым басом пару песен. Он сменил привычный репертуар, за что ему хлопали громче обычного.

Конечно, за столом недоставало Вейгарта с его фокусами. Заметным было и отсутствие Сандерсона и Доукинса. Но на время все позабыли о них, поскольку жаждали увидеть гвоздь программы.

Естественно, гвоздем программы был Бертелли. В этом он существенно превосходил остальных, за что остальные терпели его головотяпство, относились к нему без неприязни и, возможно, даже любили. Помнится, когда они праздновали посадку на далекой планете, Бертелли едва ли не целый час развлекал их игрой на гобое, извлекая из инструмента совершенно невероятные звуки. Под конец он изобразил им столкновение двух автомобилей: отчаянные сигналы клаксонов, скрежет помятого металла, перепалку водителей (слушатели даже забыли, что это гобой, а не человеческие голоса), перешедшую в потасовку. Нильсен тогда от смеха чуть не упал со стула.

На пути к Земле экипаж дважды устраивал себе праздник просто так, без какой-либо причины. Тогда Бертелли поразил всех пантомимой. Он двигался так, будто его тело вообще не имело костей, а целиком состояло из эластичной резины. В первый раз он изображал только что приплывшего матроса, стосковавшегося по женскому обществу. Вот бравый моряк спрыгнул на берег, вот он шел по улочкам портового квартала, вертя во все стороны головой. Заприметив красотку, он бросился за ней вдогонку, неуклюже познакомился, получил резкий отказ, но не смутился, а продолжал свои ухаживания. Уломав девицу, он повел ее в кино. Далее следовали проводы красавицы домой, топтание на пороге и… синяк под глазом за чрезмерную смелость рук.

Во второй раз Бертелли показал ту же сцену, но увиденную глазами пышнотелой блондинки, подвергшейся назойливым ухаживаниям матроса. Движения, жесты, позы, выражение лица — все это ничуть не уступало словам, а в чем-то было красноречивее слов. Бертелли в точности повторил все эпизоды, закончив стычкой на пороге.

Теперь же он преобразился в застенчивого скульптора, собравшегося изваять из незримой глины статую Венеры Милосской. Взгромоздив на несуществующий подиум большой ком глины, Бертелли стал нерешительно мять ее, вгрызаться пальцами и придавать ей почти осязаемые формы женского тела. Скатав два шара, напоминающих пушечные ядра, он поместил их на уровень груди Венеры. Следом Бертелли скатал два шарика для сосков и, прикрыв глаза, стыдливо прилепил шарики к шарам, которым стал придавать надлежащую форму.

Почти двадцать минут скульптор трудился над своим творением. Статуя Венеры была почти готова, когда ее создателя вдруг охватила непонятная и совершенно дурацкая тревога. Он вертел головой, выглядывал из окна, приоткрывал дверь, засовывал голову под стол, словно боялся, что рядом кто-то есть. Убедившись, что, кроме него и статуи, никого нет, скульптор нетвердыми шагами приблизился к Венере, потом попятился назад, набрался решимости, вновь оробел, испытал еще один прилив смелости и в самую последнюю секунду сник.

Вэйл дал бедняге-скульптору язвительный совет, а Нильсен, распластавшись на стуле, молчал и держался за живот. Собрав все крупицы мужества в попытке закончить свое творение, Бертелли ринулся к статуе, поскользнулся, перекувырнулся и проехался лицом по стальным пластинам пола. Нильсен задыхался от смеха. Охваченный злостью к самому себе, Бертелли вскочил на ноги, растянул нижнюю губу до кончика носа, пошевелил своими широкими, как у летучей мыши, ушами, закрыл глаза и лихорадочно ткнул пальцем в статую. Венера обрела недостающий пупок.

Потом еще пару дней члены экипажа смеялись, вспоминая пантомиму Бертелли, поглаживали соблазнительные округлости невидимой статуи и тыкали пальцем друг другу в живот. Призрачная Венера служила темой нескончаемых шуток, пока… не появилось Солнце.

В конце восьмого дня, завершив очередную из своих постоянных проверок, Марсден обнаружил, что точка на пленке полностью совпала с точкой на экране, находящейся в двух дюймах левее от заметного розового свечения. На рев штурмана сбежались все остальные.

Сомнений быть не могло: это Солнце. Они смотрели на розовую точку, облизывали губы и смотрели снова. Все вдруг почувствовали себя джиннами, засидевшимися в металлической бутылке. На Земле люди и за сорок лет не переживают того, что довелось им испытать за эти четыре года. Они по одному заходили в каюту Кинрада и ликующими глазами глядели на знакомую надпись: