Александр Бачило - Незаменимый вор

– Не понимаю, зачем мне-то следить за дорогой? – отозвался Христофор. – Машину ведет его сиятельство...

– Дадут мне сегодня одеться или нет?! – прикрикнула Ольга, изображая гнев.

– Ну, если бы это зависело от меня... – глубокомысленно произнес Гонзо.

– Ты это про что? – покосился на него граф.

– Да нет, я так... Я просто хотел сказать, что Ольге идет этот пиджак.

– Тебе он еще больше подойдет! – Ольга перекинула пиджак на колени Гонзо. – Там, в кармане, удостоверение на имя следователя по особо важным делам Богоушека.

– Да ну?! – Христофор, несмотря на запрещение, бросил на Ольгу удивленный взгляд. – Вот это класс! Позвольте вам выразить свое восхищение, пани! Ручку поцеловать разрешите! Разумеется, если граф не возражает...

Ольга улыбнулась.

– Так и быть, пан Богоушек, – сказала она, протягивая ему руку.

– Куда ехать-то теперь? – спросил Джек, сердито глядя на дорогу.

– Прежде всего, на птичий рынок! – сказал Гонзо.

– Это еще зачем?

Христофор взял серебристый баллончик и встряхнул его. Внутри плескался фиксатор – жидкость, предназначенная вовсе не для того, чтобы превращать людей в ящериц.

– Нам нужен миражинский нюшок. Самой чистой породы, – сказал Гонзо. – И непременно – кобелёк...

Помещик Новокупавинского уезда, отставной капитан Савелий Лукич Куратов, проснувшись этот день позже обычного, сел за чай попросту: в халате и с матушкой, Аграфеной Кондратьевной.

Старуха по обыкновению завела разговор об картах и вине, коих хотя и не знала сама, все же считала главным на свете злом после Наполеона, а потому всячески старалась отвратить от них сына. Впрочем, матушкины выговоры мало оставляли следа в душе Савелия Лукича. Он был уже и сам волосом сед и знал по опыту, что, в отличие от Наполеона, ни вина, ни карт нельзя прогнать из отечества.

– Ты, Савелий, Бога побойся, коли мать-старуху пожалеть не хочешь, – причитала довольно монотонно Аграфена Кондратьевна. – Ведь ты уже не молодой человек. Куда тебе перед мальчишками-то удаль показывать! И добро бы, в богоугодном каком деле, а то ведь в пьянстве! Срам!

– Оставьте, маман! – простонал Савелий Лукич, прижимая серебряный молочник к пылающему виску. – Как не надоест, ей-богу! Без того голова болит...

– А матери разве не больно смотреть на тебя? Ведь другого и занятия нет, как с актерками да с гусарами травиться калхетинским!

– Дрянь, это верно, – вздохнул Куратов. – Куда против венгерского!

– Что у них ни кола, ни двора нету, так вот они и величаются геройством друг перед другом, пропивают да проигрывают казенное содержание... А у тебя – собственность! Ты – помещик и должен только о том думать, как имением управить, да приращение ему сделать.

– Зачем же приращение? – удивился Савелий Лукич. – Уж, кажется, всего у меня достаточно – и земли, и людей, и угодья всякого... На мой век хватит!

– Не о тебе пекусь! А как пошлет господь наследников, – матушка перекрестилась, – им-то что оставишь?

– Хватит и наследникам! – махнул рукой Куратов. – Не прикажете ли мне с соседями тяжбы заводить ради ваших наследников?

– А хоть бы и тяжбы, – глаза Аграфены Кондратьевны заблестели, видно было, что разговор, наконец, дошел до самого дела. – Вон, сосед Турицыных, Петр Силыч Бочаров...

– Сутяга он и больше ничего! – оборвал матушку Куратов.

Аграфена Кондратьевна постно поджала губы.

– Однако же мельницу оттягал у Турицыных.

– Ну и дурак, что оттягал! Черта ли в ней? Давно сгнила... Отсудил бы лучше Легостаевский лес. Там хоть охота...

– Отсудит и лес! – матушка в запальчивости хлопнула по скатерти костлявою ладонью и вдруг осеклась.

– Ох ты, господи! Я же тебе, друг мой, забыла рассказать главную новость!

– Ну? – Савелий Лукич уже собирался вставать из-за стола, чтобы идти в библиотеку курить трубку и смотреть в окно.

– Прямо страсть! У Турицыных дворовая девчонка в Легостаевском лесу потерялась! Поутру конюх ихний приходил, так я послала с ним Василия да Михайлу, да сыновей Заплаткиных, чтоб пособили искать.

Савелий Лукич покачал головой.

– Что за напасть такая? Не везет Турицыным, да и только! И давно потерялась?

– Третьего дня, конюх говорит, пошла за грибами и сгинула. Ни слуху, ни духу. Я уж думаю, не завелось ли там, на болотах, нечистой силы? Ведь у них и в прошлый раз также было! С коровой...

– Вздор! – Куратов решительно поднялся и бросил на стол салфетку. – Найдется, коли волкам не попалась...

– Страсти какие! – прошептала старушка, крестясь.

– Хотя... может, и беглые шалят. Мало ли их теперь по лесам шастает! – Савелий Лукич зевнул. – Исправнику донести надо бы...

За окном вдруг послышался стук копыт и скрип дорожного экипажа.

– Никак, гости! – оживился Куратов.

– Ну вот, – проворчала матушка, – опять понаедут гусары, покою от них нет...

Однако в коляске, подкатившей к крыльцу, гусар не было. Правда, впереди сидел кучер с усами, как у гусара, но в армяке. Рядом с ним поместилась молодая женщина, по-бабьи закутанная в платок. На подушках расположился барин – человек лет тридцати, весьма ученого вида, который придавали ему сидящие на носу круглые очки.

У ног барина лежала собака, столь лохматая, что невозможно было понять, с какой стороны у нее голова.

Савелий Лукич распорядился подать еще чаю и просить гостя к столу. Через минуту молодой человек был введен в комнату.

– Простите, что беспокою вас во время трапезы, уважаемый Савелий Лукич, – обратился он к хозяину. – Я к вам с поклоном от Петра Андреевича Собакина.

– А! Очень приятно! – Куратов принял гостя в объятия. – Милости прошу откушать со мною и с матушкой, Аграфеной Кондратьевной!

– И вам, сударыня, велел кланяться Петр Андреевич! – добавил приезжий.

– Спасибо, спасибо, – покивала матушка, сама наливая гостю чая из самовара. – Савеша! – обратилась она к сыну. – А какой же это Петр Андреевич? Не Клавдии ли Васильевны зять?

– Нет, это другой, – ответил Савелий Лукич. – Петр Андреевич Собакин – человек занятий ученых. В городе живет. Сам губернатор его любит. За светлый ум, за хитроумные прожекты построения дорог и мостов... А сколько разных чудесных механизмов в дому его! Освещение завел у себя на квартире такое, что у князя на балу, даже глаза слепит, а обходится в копейку. Вот голова!

– Весьма почтенный человек! – оживилась Аграфена Кондратьевна. – И уважаемый, и занятий серьезных. Не то что...

– Впрочем, он и банчок держит, – сказал Савелий Лукич, и матушка тут же умолкла.

– А вы, сударь, – продолжал хозяин, – чем изволите... Но разрешите сначала спросить имя ваше и отчество.

– Конрад Карлович Михельсон, – живо отрекомендовался приезжий. – Э-э... приват-доцент Петербургского Университета. Из немцев. Впрочем, давно. Предки мои жили в России еще при Петре Великом. Сам я, подобно отцу и деду моим, занимаюсь медициной.