Александр Бачило - Незаменимый вор

И тут издалека донесся звонкий мальчишеский голос:

– Бегите! Это халвары!! ..

И сразу умолк.

– Пулат! – Адилхан заметался. Поздно. – Эх, Пулат, Пулат! ...

Девчонку лучше не будить, а то опять вцепится в своего Атума. Лучше прямо хватать ее и бежать. Но куда бежать? Их сотни! Найдут... Как ни крути, а выход один... Падишах поднял с земли сосуд с ифритом и медленно приблизился к обезьяне. Во сне ее колотил озноб.

– Извини, друг, – прошептал падишах. – Я бы взял тебя с собой, но мне приходится выбирать между твоей жизнью и своей. Я выбираю... свою.

Он выхватил саблю и вонзил клинок глубоко в горло Атума...

Вайле подняла голову. Пещера наполнялась шумом, криком, звоном, многократно отраженными от стен. Девушка вскочила. Атум лежал, неестественно запрокинув голову. И из-под этой большой, уродливой, но совсем не страшной теперь головы медленно расползалось по песку темное пятно. Рядом, склонившись над сосудом с ифритом, стоял Адилхан.

– Что ты наделал?! – вскрикнула Вайле.

Но он не ответил. Быстрой, уверенной скороговоркой он прочитал заклинание и ударил окровавленной саблей по горлышку сосуда. Багровое облако повисло прямо над мертвой обезьяной.

– Слушай меня, существо из другого мира! – произнес падишах. – К тебе обращается твой хозяин!

– Остановись! – раздался вдруг в глубине пещеры властный голос.

Из темноты выскочила сразу целая армия халваров с мечами и копьями. Над этой толпой низкорослых, но чрезвычайно кряжистых уродцев возвышалась статная фигура верховного жреца Ассуры.

– Остановись, падишах! – повторил он. – Ты проиграл!

– А, предатель! – Адилхан вдруг бросился вперед, но не на Ктора, а к Вайле.

Он схватил девушку и крикнул ифриту, ожидающему приказаний:

– Выноси нас двоих к свету! Остальных – уничтожить!

– Слушаю и повинуюсь! – пророкотал ифрит.

Прежде чем халвары успели кинуться на падишаха, его вместе с Вайле закружил огненный вихрь и стремительно поднял прямо к отверстию в своде пещеры. Оно было недостаточно велико для человека, но для ифрита не существовало препятствий. Скалы дрогнули, раздавшись в стороны, Вайле и Адилхан пролетели сквозь отверстие. Яркий свет ударил им прямо в глаза и заставил зажмуриться. Сейчас же позади них раздался ужасный грохот – в пещере произошел новый обвал. Он заглушил вопли гибнущих халваров.

Экипаж межмирника «Флеш Гордон» имел все основания впасть в уныние. Бутылки с ифритами, попавшие на телевидение, были использованы в качестве призов в какой-то игре и, по-видимому, уже разошлись по всей Москве, а то и вовсе уплыли в недосягаемые дали. Несмотря на это печальное известие, Христофор Гонзо по-прежнему рвался в Останкино, ведь только там можно было получить хоть какие-то сведения и о призах, и о призерах. Боярин Кучко, оказавшийся бесполезным для проникновения на телецентр, неожиданно пригодился с другой стороны: благодаря ему Христофора поместили в престижную гостиницу вместе с женой и ребенком (нетрудно догадаться, кому досталась роль ребенка). С утра вновь образованная семья еще успела съездить в Останкино на тот случай, если там требуются зрители для какого-нибудь шоу. Но шоу-программы в этот день не снимались. Попасть на телецентр под каким-либо хозяйственно-административным предлогом также не удалось. После памятного штурма девяносто третьего года, о котором с гордостью вспоминал Степан Иванович, доступ в Останкино был крайне затруднен. Пришлось вернуться в гостиницу. Там Гонзо оставил юную жену и взрослого ребенка (от первого брака, по утверждению Христофора), а сам отправился в штаб избирательной кампании Степана Ивановича Кучко.

Боярин еще не приезжал. Христофору сообщили, что он звонил с утра, просил пива и говорил, что учит речь. К удивлению Гонзо, были распоряжения, относящиеся непосредственно к нему: получить аванс (что было весьма кстати), пропуск в Московский Дворец Молодежи (что было еще более кстати) и прибыть в МДМ к семнадцати часам, то есть за час до начала теледебатов.

Христофор беспрекословно выполнил все распоряжения, кроме последнего. Он не стал дожидаться семнадцати часов, а отправился в МДМ немедленно, надеясь еще днем свести знакомство с кем-нибудь из работников телевидения.

Может показаться странным, что предвыборные дебаты будущих депутатов Городской Думы проводились во Дворце Молодежи. Существует мнение, что ей (молодежи), предвыборная борьба решительно до лампочки. Но московские власти... тут нужно сказать, что в описываемой нами Москве различных властей насчитывалось штук пятнадцать. Между ними пришлось даже установить дежурство. В определенные дни монархическое правительство сменялось демократическим, за которым неизбежно приходила диктатура пролетариата и т.д. Так вот эти самые разнообразные московские власти не оставляли попыток воспитать достойную смену. Не удивительно, что роль Дворца Молодежи не сводилась к примитивной организации досуга подрастающего поколения, здесь устраивались конференции самых различных политических партий, съезды движений, форумы фронтов и прочие вселенские соборы.

Помимо большого концертного зала во Дворце имелся зал для проведения дискотек – тоже не маленький, а кроме того еще несколько баров, бесчисленные офисные помещения, столовая, студия звукозаписи и башня пыток...

Ах, да! Еще Красный Уголок. Но он был затерян так глубоко в потаенных коридорах Дворца, что никто не мог найти к нему дороги с августа 1991 года.

Да что говорить о Красном Уголке, когда и самый вход в МДМ не так-то легко было обнаружить. Тот, кто не знал о заветной двери с левой стороны здания, наивно пытался войти во Дворец с фасада и постоянно попадал в какие-то магазинчики. Магазинчики тоже были молодежными. Здесь помещалось все, что может понадобиться беззаботному молодому человеку на пути к озабоченной зрелости – от зала игровых автоматов до салона для новобрачных.

Разумеется, бывали дни, когда парадный вход в МДМ раскрывался настежь, и не заметить его тогда мог только слепой. Но и слепой не промахнулся бы мимо дверей в такой день, потому что многотысячная толпа с плакатами, флагами, шарами и дудками внесла бы его во Дворец на своих плечах.

Христофор, однако, прибыл в МДМ посреди обычного рабочего дня и не застал в окрестностях Дворца никаких толп. С неба сыпался мелкий дождь – наиболее характерное проявление стихий в Москве. Москвичи прятались от непогоды в специально вырытом метро. Гонзо был один перед огромным зданием. Он с любопытством оглядел творение Эрнста Неизвестного – круглую, медленно вращающуюся доску объявлений, сплошь залепленную раскисшими извещениями о продаже с рук подержанных полиноидов, и стал подниматься по мокрым ступеням. Безошибочное чутье помогло ему сразу обнаружить служебный вход. Он предъявил пропуск и был пропущен за барьер. Двигаясь исключительно по наитию, он поднялся на второй этаж, прошел по темному изогнутому коридору и неожиданно для себя через левую кулису попал прямо на сцену. Зрительный зал раскрылся вдруг перед ним во всю ширь. Ввысь уходили ряды малиновых кресел. Кое-где над рядами, как марсиане на треножниках, поднимались телевизионные камеры, а одна из них, подвешенная на конце длиннейшей стрелы, медленно проплывала над залом. Человек двадцать зрителей, рассевшись группками и по одиночке в партере, смотрели на сцену, где происходило нечто удивительное.