Александр Житинский - Седьмое измерение

Потом он пришел, положил листок с адресом на стол и сказал:

— Пиши. Ничего не бойся.

А я ничего и не боялась. Я боялась только, что Фрэнни не поймет мой английский язык.

Сережка тоже взял листок бумаги и стал писать письмо в Штаты. Он все время обезьянничает. Сережка писал по-русски и с ошибками. Даже я с трудом понимала, что он там пишет. Представляю, как будет обрадована Фрэнни! Но я все равно запечатала Се-режкин листок вместе со своим письмом. Мама как-то сказала, что нельзя у ребенка создавать комплекс неполноценности. Он такой же гражданин, хотя и маленький, и имеет столько же прав.

Я написала Фрэнни, как мы живем вчетвером, какие у меня увлечения и что мы делали летом. Сережка передал привет американским космонавтам, которые стыковались с нашими. Я запечатала письма в специальный конверт, с маркой за тридцать две копейки, и опустила в ящик.

Как-то не верилось, что письмо окажется в Америке.

Целый месяц я проверяла почтовый ящик. Папа все время интересовался, есть ли ответ. По-моему, он нервничал, потому что много курил в кухне. Они с мамой высчитывали, сколько времени идут письма в Америку и обратно. Вообще, если самолетом, то это совсем недолго. Но мое письмо могли отправить и пароходом, тогда возможна задержка.

Письмо от Фрэнни обнаружил папа. Он пришел вечером домой и выложил нераспечатанный конверт с американскими марками. А сам стал ходить рядом и интересоваться. Я вскрыла конверт и прочитала письмо от Фрэнни. Оно было такое же, как мое, только у Фрэнни семья была побольше. У нее оказалось три брата и две сестры. Мы с Сережкой даже расстроились немного. Всегда считалось, что у нас довольно большая семья по нынешним временам. А тут — шестеро детей!

Еще в конверте была фотография американских космонавтов и маленький портрет Фрэнни. Ей тоже шестнадцать лет, а выглядит она моложе меня. Вообще-то, она довольно некрасивая, но такая милая! У нее веснушки видны даже на маленьком портрете.

Папа очень обрадовался и все кричал маме: «Вот видишь! И ничего! И все прекрасно!» Будто он ожидал получить в письме нейтронную бомбу.

Когда я снова встретила Генку, то похвасталась письмом. Генка раньше учился со мной в одном классе, а после восьмого пошел в техникум. Он как-то сразу вытянулся и переоделся в импортное. Мне говорили, что он торчит у гостиницы «Европейская» и клянчит резинку у «фиников». Это по-генкиному — финны.

— Теперь ты ее наколола, — сказал Генка. — Смотри не отпускай. Проси диски и джинсы. Ей ничего не стоит, а здесь ты толкнешь прилично.

— Вот еще! — сказала я. — Толкать я ничего не собираюсь.

— Тогда себе, — сказал он. — Ты что, фирменные джинсы иметь не хочешь?

— Хочу, — сказала я.

Я и вправду очень хотела джинсы. У одной девочки из нашего класса есть джинсы. Ей папа привез из Франции. А мой папа никогда во Францию не ездил и, по-моему, не поедет. Он даже в Болгарию не ездил, хотя в Болгарии таких джинсов не купишь. Вообще-то, их можно купить и у нас, но стоят они безумно дорого.

Я как-то заикнулась родителям, что хочу купить джинсы.

— Это можно, — сказал папа. — Джинсы — это практично и модно. Сколько тебе дать денег?

— Можно достать хорошие за сто пятьдесят. А самые фирменные, новые за сто восемьдесят.

— Как-как? — спросил папа. Он даже хоккей перестал смотреть. — Сколько они стоят? Да ты в своем уме?

Разве я виновата, что он не следит за жизнью?

Папа уже завелся. Теперь его было не остановить.

— Сто пятьдесят рублей за тряпичные штаны? — кричал он. — Да ты знаешь, что это моя месячная зарплата? Да ты знаешь, что я в твои годы…

«Сейчас он вспомнит, как бабушка перешивала ему дедушкины военные брюки», — подумала я. И точно:

— …носил все перешитое из отцовской формы!

— Сейчас другое время, — сказала я.

— Пускай! Мне наплевать на ваше другое время! Я остался прежним. Понимаешь, прежним! Я не желаю признавать штаны за полторы сотни! Все, что на мне надето, стоит меньше!

Конечно, я думаю. Он был в трикотажном тренировочном костюме и в тапках. Дома он всегда так ходит.

Я решила больше его не травмировать и не напоминать о джинсах. Но теперь, когда появилась возможность попросить у Фрэнни, мне захотелось этим воспользоваться. А что тут такого? Генке присылали несколько раз. Он их продавал. А я хочу для себя.

Я написала так: «Милая Фрэнни! Если тебя не очень затруднит, пришли мне, пожалуйста, джинсы 44-го размера. А я тебе пришлю…» Тут я стала раздумывать. Что я могу послать Фрэнни? Всякие тряпки отпадают, диски тоже, жевательной резинки у нас нет, а у них навалом. Оставались только сувениры — матрешки, балалайки и открытки с видами Ленинграда.

Я перевела мое письмо на английский и переписала его, но папа решил поинтересоваться, что я там написала. Он уже позабыл английский, поэтому попросил меня перевести. Когда он услыхал про джинсы, то очень засопел и схватил письмо. Мы с Сережкой уже знаем, что папа сопит, когда сердится.

— Покажи, покажи, где это? — сказал он.

Я показала.

— Джи-инс! — закричал папа с невозможным произношением. После этого он разорвал письмо и побежал выбрасывать клочки в мусорное ведро. Я даже растерялась.

Папы не было минуть пять, а потом он пришел и сел на тахту.

— Я хочу поговорить с тобой, — сказал он. — Я буду говорить об очень важной вещи. Слушай внимательно.

Я испугалась, потому что папа был бледный и какой-то жалкий.

— Я хочу поговорить с тобой о национальном самосознании, — сказал папа.

Я чуть под стол не полезла. А он начал говорить о том, что русские древнее американцев, что у нас культура, история и еще что-то. Я не помню. Про джинсы — ни слова.

— Да я знаю все это, знаю! — не выдержала я. — Нас этим в школе пичкают!

— В том-то и дело, что пичкают, — сказал папа. — А вы меняете свою страну на джинсы!

Я разревелась. Зачем он так говорит? При чем здесь страна? У нас просто таких джинсов пока не выпускают, у нас другие задачи. До джинсов просто руки не дошли, я же понимаю. Но если есть возможность, если есть…

Папе стало меня жалко. Он подошел ко мне и поцеловал.

— Дурочка ты еще маленькая, — сказал он. — Я не хотел тебя обидеть. Только, пожалуйста, ничего не проси такого, чего не можешь отдать. Ни в Америке, ни у соседей. Имей, пожалуйста, гордость.

— А можно мне просто подарить Фрэнни что-нибудь? — спросила я.

— Ну конечно! — обрадовался папа.

— А ты не думаешь, что я буду рассчитывать на ответный подарок? Вроде бы я просто дарю, но чуть-чуть надеюсь. Это ведь то же самое, только еще хуже.

Папа посмотрел на меня внимательно.

— А ты не такая уж дурочка, — пробормотал он и ушел в свою комнату обдумывать мои слова.

Сейчас подведет какую-нибудь философскую базу! Господи, почему мне достался такой вдумчивый папа? Другому бы тысячу раз плевать было, какие тряпки я заказываю в Штатах.