Терри Пратчетт - На всех парах

Когда он рассказал о событиях дня жене, она только фыркнула.

— Джоффри, тебе не стоило брать с собой фляжку с бренди!

— Я не брал ее с собой, - возразил он. – Она по-прежнему в буфете, на своем месте.

— Тогда просто никому не говори, - заключила жена. – Люди будут считать тебя чокнутым, а нам это не подходит.

Джоффри – последний человек на земле, которого можно было бы назвать чокнутым, по крайней мере, пока разговор не касался рыбы, – решил никому ничего не рассказывать. В конце концов, кому охота становиться посмешищем…

Мокрист начинал волноваться о Дике и его бригаде переутомленных механиков. Спали они в спальных мешках, свернувшись на сидениях, ели, но недоедали. И всем, что подпитывало их, была страсть сохранять поезд в движении. Если он встречал их где-то вне кабины, они говорили только об оборудовании, о колесах, о времени хода, но Мокристу было очевидно, что они измождены днями, проведенными на площадке машиниста, и бесконечными маленькими схватками с трудным характером их паровоза.

Так что Мокрист решил поставить вопрос ребром.

— Уверен, что мы можем немного сбавить обороты, - заявил он Симнелу. – Так, чтобы ты и твои парни могли хотя бы прикорнуть. Насколько я понимаю, мы идем в точности по расписанию.

В глазах Дика он заметил не то чтобы безумие, но что-то более тонкое. Для этого не было названия. Это было что-то вроде голода ко всему новому а больше всего – к тому, чтобы доказать что совершенства можно не только достичь, но и поддерживать его бесконечно. Такое состояние было естественным для гоблинов, и, кажется, не особенно им вредило. С людьми все, определенно, обстояло по-другому.

— Если мы будем продолжать в таком духе, люди начнут умирать, - сказал он Дику. – Вы же работаете вместо сна! Клянусь, иногда ты кажешься таким же механическим, как Железная Герда, и это неправильно. Ты должен отдохнуть, прилечь, пока ты приляжешь навечно.

К потрясению Мокриста, Дик напустился на него, как лев. Ему казалось, что вот-вот, и он услышит рычание.

— Да кто вы такой, чтобы об этом судить, мистер Мокрист?! Вы-то сами что-нибудь создали, построили, беспокоились о чем-то? Что вы вообще такое?

— Я, Дик? Я прихожу к выводу, что я – смазка, благодаря которой движутся колеса, я меняю сознание и двигаю мир вокруг. Это немного похоже на логарифмическую линейку – ты примеряешь ее разным вещам и получаешь свои ответы. Короче, Дик, я делаю так, чтобы что-то произошло. Включая твою железную дорогу.

Юноша напротив Мокриста покачнулся, так что он заговорил немного нежнее:

— И теперь я вижу, что частью моей работы является убедить тебя в том, что тебе нужен отдых. Ты выдохся, Дик. Послушай, все идет, как надо, и пока еще день, и мы далеко от гор, самое удачное время чтобы некоторое время обойтись минимумом персонала. Нам понадобится вся наша смекалка, когда мы доедем до перевала. Так можешь ты немного передохнуть?

Симнел моргнул так, будто видит Мокриста впервые и сказал:

— Да, ты прав.

Мокрист услышал, как заплетается язык Дика и успел подхватить его, прежде чем он упадет, а затем оттащил его в спальное купе, положил на кровать и заметил, что инженер не столько провалился в сон, сколько втек в него. Закончив с этим, он отправился в вагон охраны, где Ваймс пил кофе и внимательно просматривал бумаги, касающиеся пленных бурильщиков, которые под арестом начали петь словно канарейки.

— Комнадор Ваймс, можете уделить мне минутку?

— Какие-то проблемы, мистер Губвиг?

— Парни все время работают и, кажется, они решили, что никогда не спать - это какой-то знак отличия.

— Мне приходится учить этому молодых стражников. Цените ночной сон, я всегда говорю. И не стесняйтесь подремать, когда выпадает возможность.

— Очень хорошо, - согласился Мокрист. – Но посмотрите на них: по-прежнему возятся со своими линейками, изматывая себя в попытке перехитрить мироздание.

— Судя по всему, вы правы, - ответил Ваймс, подымаясь.

Вместе они обошли поезд, под страхом гнева Гарри Короля заставляя механиков, по крайней мере прилечь, на свои койки. В некоторых случаях Мокрист предложил Сумраку Тьмы угостить их безвредными порциями своего зелья. Не всех, разумеется, – на случай чрезвычайной ситуации. Никогда не знаешь, когда тебе понадобится инженер.

В камере у Альбрехта Альбрехтсона было сколько угодно времени, чтобы обдумать тактику Ардента. Ардент был сущим мальчишкой [81] Гном воспринимается как молодежь, пока не достигнет пятидесяти. , но уже успел показать себя как ушлый манипулятор, не упускающий никакой возможности, и добивающийся своего любыми средствами. Как червь, он проточил себе путь повсюду, и ключевым словом в этом предложении было «червь».

Быть пленником Ардента раздражало. Пища была хорошей, напитки тоже, даже если пива давали меньше, чем Альбрехту бы хотелось. Ему даже разрешили некоторые из его книг, кроме тех, которые Ардент посчитал не-гномьими – выражение, которое говорило многое о самодовольном юном выскочке, который еще до шлема не дорос, а уже стремился наложить свои лапы на весь Шмальцберг, включая не-гномьи жировые шахты и все остальное.

И в своем маленьком подземелье Альбрехтсону приходилось терпеть своекорыстные морализаторства Ардента относительно роли Низкого Короля. Какая наглость! Поучать его – крупнейшего ученого в этой сфере! Но он не злился, пока нет. Злость была оружием, бережно сохраняемым, лелеемым до момента, когда она понадобится больше всего. Как раз на этой мысли по каменным ступеням зазвучали шаги напыщенного дурака, который снова пришел уговаривать его передумать.

Разумеется, Ардент начнет, как старый товарищ, зашедший перехватить крыску-другую, но по мере того, как он будет говорить, Альбрехтсон заметит, как раскручиваются завитки его идей. В конце-концов, он противостоял своему сюзерену, а такие вещи не делают с кондачка. Ардент не мог не осознавать неотвратимость наказания для всякого, кто подымет руку на Низкого Короля. И несмотря ни на что, он должен быть очень умен, умен и полезен для гномьей расы, даже если сейчас он не в состоянии отделить зерна от плевел. Не секрет, что гении часто бывают безумны.

Ключ повернулся в замке. За дверью стоял Ардент, и выражение его лица всерьез напугало его бывшего наставника. Чтобы почувствовать это, требовалась сноровка, но Альбрехт всегда мог сказать, когда в глазах у кого-то горела одержимость идеей. Глаза Ардента были именно такими, и сейчас они смотрели на него очень неприязненно.

Как бы там ни было, Альбрехтсон положил карандаш и спокойно произнес:

— Очень любезно с вашей стороны заглянуть ко мне. Как я понимаю, благодаря поезду Король появится довольно скоро. Разве это не чудесно?