Михаил Успенский - Приключения Жихаря

Будь ты, вор, проклят моим сильным заговором в землю преисподнюю, за горы Араратские, в смолу кипучую, в золу горючую, в тину болотную, в плотину мельничную, в дом бездонный, в кувшин банный! Будь прибит к притолоке осиновым колом, иссушен суше травы, заморожен пуще льда! Окривей, охромей, ошалей, одеревяней, одурей, обезручей, оголодай, отощай, в грязи валяйся, с людьми не смыкайся и не своей смертию умри!

Крепкий был заговор – такой, что даже людям, не имевшим ни малейшего касательства к покраже, стало не по себе. Каково же тогда приходилось вору?

– Разберутся! – махнул рукой Полелюй и снова начал втолковывать Жихарю насчет каких–то неведомых прямых поставок, от которых Многоборью случится немалая прибыль.

– Хватит о делах! – подал голос Колобок. В пище он и вправду не нуждался, зато вино, оказывается, мог употреблять не хуже человека или водяника. – Выпить вина – прибавить ума…

– Куда тебе еще прибавлять, – сказал Мутило. – И так уже поперек глазу пальца не видишь.

– Нонсенс, абсурд, реникса! – заругался Колобок. – Я на бражке мешан, на крепком меду ставлен!

– Попей, попей – увидишь чертей, – пообещал богатырь.

– Я вас и так вижу который день, – сказал Гомункул. – Всех шестерых.

– Вот сколь светел стал! – изумился Жихарь. – И с чего бы?

– А с того, что лишь дурацкую голову хмель не берет! – не растерялся Колобок. Потом обхватил толстые щеки лапками и затянул:

Вы не вейтесь, враждебные вихри, Над моею больной головой!

Не гнетите, о темные силы, Вы так злобно народ трудовой!

Над седою равниною моря Ветер тучи собрать норовит, Но певец, со стихиею споря, Всех утешит и оздоровит!

Эту песню, подобную стону, Я не с бухты–барахты сложил:

Наблюдал я пучину бездонну, На вершинах, случалося, жил.

Но в какой стороне я ни буду, Не остануся я в стороне:

Помогу угнетенному люду, Он заплачет еще обо мне!

– На мешке с золотом сидит, а сам горюет, – завистливо сказал Полелюй. – Чего плачешь–то?

– Людей жалко… – прорыдал Колобок. – Бабку с дедом особенно… Как они без меня там?

– И мне людей жалко, – неожиданно присоединился к нему водяник. – Живут помалу, мучаются помногу… В воде захлебываются… – И тоже заплакал – пресными слезами.

Наконец даже людям стало жалко самих себя.

– Жизнь мимо меня прошла, – тосковал Полелюй. – Весь свой век на ярмарке провел, для себя и не посуществовал… Только во сне сдалося, что на свете жилося…

– А я сирота – меня всякий обидеть норовит! – вспомнил Жихарь все свои давние огорчения.

– Так давай я тебя усыновлю! – расщедрился Полелюй. – А то на кого же мне ярмарку оставить, когда Безносая в темечко клюнет?

– Спасибо, – сказал Жихарь. – Но мне ведь княжеское родословие надобно, высокое происхождение. Чтобы за глаза не кликали подзаборником… Дедушка Полелюй, ты ведь здесь, на месте сидючи, получаешь от торговых гостей вести со всего света. Может, слыхал что–либо о моих младенческих годах? Мне ведь Кот и Дрозд ничего не рассказывали, да я по глупости и не спрашивал… А потом они сгинули, пропали неведомо куда.

Полелюй отер слезы концом бороды, задумался.

– Кот и Дрозд? – спросил он.

– Они самые, – подтвердил Жихарь.

– Разбойники? – уточнил староста.

– Сущие разбойники, – сказал богатырь.

– Хе, – сказал Полелюй. – Никуда они не сгинули. Здесь они, неподалеку

– Да ты что? – подскочил Жихарь.

– Пошли, – засобирался Полелюй. – Только сам понимаешь… Добрые вести – они дорогого стоят…

От этих слов Колобок пришел в себя и стянул края денежного мешка в тугой узел.

– Рыдает, а про выгоду не забывает, – пробормотал Мутило. – А я–то думал – он уже до зеленых людей допился…

– Сочтемся, коли толк выйдет, – сказал Жихарь, который тоже не собирался швыряться нежданной прибылью.

Полелюй свистнул стражников и приставил их к мешку. Потом снял шапку, вынул из нее иглу с ниткой и неверной рукой зашил караульщикам поместительные карманы.

– Ты им и губы зашей, – посоветовал богатырь. – А то за обе щеки понапихают.

– Я остаюсь, – объявил Колобок. – Я хоть и без зубов пока, но руки шаловливые любому отгрызу.

– Оставайся, куда тебя такого в люди вести, – разрешил Жихарь.

– И я остаюсь, – сказал Мутило. – Потому что мало ли что.

Так одни остались, а другие пошли прочь.

На Полелюевой Ярмарке за долгие годы было понастроено много чего кроме торговых рядов.

Была особая палата, где знающие люди проверяли мясо и птицу на гожесть, припечатывая синей печатью.

Была лечебница с опытными знахарями на случай, если кто из гостей расхворался в дальней дороге.

Был Дом Веселья с бесстыжими девками, которые слетались сюда со всех сторон за легкой добычей, – на всякий случай его воздвигли рядом с лечебницей.

Был Меняльный дом – там оценивали деньги разных стран, какая чего стоит.

Был Дом Быка и Медведя, в котором перекупщики и приказчики самых богатых купцов торговались на пальцах, ухитряясь извлекать барыш неведомо из чего.

На речном берегу поставили, конечно, несколько бань, чтобы не разводилось заразы.

Про каменные склады да просторные конюшни и говорить нечего.

И был еще Дом Старого Разбойника, о котором мало кто знал.

Когда Полелюева Ярмарка внезапно возникла из яйца на голом месте, с лихими людьми стало много забот. Они поначалу обрадовались, приладились грабить проезжавших торговых гостей. Появилась стража, случались стычки и целью кровопролитные войны, разорявшие дело.

Тогда Полелюй, молодой еще и отважный, в одиночку и без оружия углубился в лес, обходя разбойничьи станы.

Семьи разбойник не имеет, век его короток, а старость, ежели до таковой дожить, безрадостна: либо молодой соперник зарежет ослабевшего вожака, либо ограбленный купец признает и потащит на суд, либо, если очень уж повезет, просто окочуришься под забором от голода и холода.

Вот Полелюй и предложил лиходеям поставить на неприкосновенной ярмарочной земле просторный терем, где они могли бы спокойно, ни в чем не нуждаясь, хоть и без особой роскоши, заканчивать свое земное поприще возле теплой печки с кружкой браги в обществе себе подобных. Для увеселения там оборудовали даже голубятню. Староста обещал разбойникам безымянность и безопасность, а взамен требовал вот чего: оставить в покое купеческие обозы, не тревожить, как прежде, стольные города и богатые деревни да платить из награбленного ему, Полелюю, взносы на грядущую тихую старость.

Сверкали ножи, взлетали дубины: не всем приходилось по нраву такое предложение, но верх, как обычно бывает, взяли благоразумные, а отчаянные сильно поубавились в числе.