Игорь Мерцалов - За несколько стаканов крови

Молодой упырь, конечно, был мирным существом, но опыт путешествия с Хмурием Несмеяновичем кое-чему научил его. Поэтому Персефоний ловко перехватил револьвер, оказавшийся неожиданно тяжелым, без колебаний взвел курок и выскользнул из-за манекенов, ловя на мушку противника.

Однако «студент» не собирался рисковать. Его пистолет бахнул повторно — пуля прошла левее Персефония и увязла в стопке сорочек. Оставшись без зарядов, лесин моментально скрылся.

Секунду спустя, грохоча сапогами, в торговый зал ворвались двое, проникшие с черного хода. Персефоний выстрелил наугад, заставив противников пригнуться, и тут же на них прыгнул откуда-то со стеллажа домовой, оседлал одного и закричал, размахивая топором:

— Сдавайся, сукин кот!

А Жмурий так и не появился. Только сейчас упырь осознал, что уже некоторое время на улице раздаются трели полицейских свистков. Он выпрямился. Волколак слабо шевелился на полу, лавочник стоял за стойкой, потирая спину.

— Бросьте оружие, — шепнул в ухо тощий фантом, по-прежнему невидимый.

Прежде чем Персефоний вдумался в его слова, в «Надел и пошел» стало тесно от полицейских. Упыря, домового и лавочника немедленно скрутили. Возможно, недоразумение разрешилось бы еще не скоро, однако вместе с полицией явился и Воевода.

— Отпустите его, — распорядился он, указывая на упыря правой рукой, на которой горела голубая печать.

Под его чутким — и, надо сказать, вполне толковым — руководством полиция сработала быстро. Перед лавочником и упырем извинились, плененных уголовников увели. Хотели еще извиниться перед домовым, но тот слушать не стал, всех обругал и удалился, прижимая к груди отнятый было топор. Ставшего наконец видимым тощего фантома Воевода похвалил.

Потом он велел сержанту полиции показать ему револьвер и хмыкнул:

— А, «магум»! Обеспечивает вашу безопасность триста шестьдесят пять дней в году… И чью же, хотелось бы знать, безопасность он обеспечивает сегодня?

— Это оружие господина упыря, — заявил лавочник с такой поспешностью, что Персефоний сразу усомнился в его уверениях, будто гладкоствольный «магум» в руках гражданского лица так уж законен.

— Твой, значит? — Воевода окинул его насмешливым взглядом и спросил: — А что ж не выбрал чего попроще? Вещь мощная, спору нет, но уж очень громоздкая, да и хлопот с ней… Впрочем, дело вкуса.

— А разрешение? — удивился сержант. — Вы не хотите спросить у него разрешение?

— Нет, не хочу. Держи свою артиллерию, — сказал он Персефонию.

Тот неловко засунул оружие за пояс, отчего штаны чуть не свалились, так что пришлось как бы ненароком вцепиться в них одной рукой. Потом оглянулся на бледного, трясущегося лавочника. Конечно, он прохвост, но все-таки спас ему жизнь… Персефоний сказал:

— Так, значит, гардероб обойдется мне в двести рублей? Позвольте, я заплачу вперед. — У него были при себе обмененные деньги, и он отсчитал требуемую сумму. — Кстати, когда на «Нашел и поделил»… тьфу, то есть на «Надел и пошел» напали, я вынул запасные заряды и, хоть убейте, не могу вспомнить, куда их положил. Вы случайно не видели?

Подобревший лавочник запихал деньги за пазуху, сунул ключ в один из ящиков под прилавком и достал оттуда две картонные коробки.

— Вот сюда вы их положили. Видимо, в сильном волнении. Премного благодарен за покупку, — со значением добавил он. — Приятно иметь дело с таким порядочным гражданином. Обращайтесь в любое время дня и ночи, можете рассчитывать на кредит и скидки…

— Это я вас должен благодарить, сударь…

— Ну, налюбезничались? — поинтересовался Воевода. — Идем со мной, Персефоний, нам надо поговорить.

Они вышли на улицу. Полицейские держали перед лавочкой оцепление, сдерживая толпу зевак.

Пройдя с упырем до конца квартала, Воевода заговорил:

— Дурацкое название, правда? По-ихнему — ладно еще, «дрессингоу», или как там, у них же язык примитивный, им склонять-спрягать слишком сложно, «моя твоя понимай» — и достаточно. А по-нашему — дурь выходит. Сколько раз ловил себя на том, что просклонять охота: сегодня ночью в «Наделе и пошеле»… Нешто и мы так скоро говорить начнем — «ням-ням, буль-буль»… — Персефоний вежливо кивал, но ворчания поддерживать не захотел, и Воевода резко сменил тему: — Ну что, засиделся на месте, изгнанник? Теперь твое присутствие в Лионеберге необязательно и даже нежелательно. Можешь хватать саквояж, и — скатертью дорога.

— Я нигде не видел Жмурия — он что, ушел? А Хомутия здесь и не было, как я понял.

— Это не твоя забота.

— Да нет, моя, — возразил Персефоний, остановившись. — Почему Хомутий не пришел за полумиллионом? Зачем Жмурий, отправляясь за мной, нанимал шпану? Тут что-то не так. Скажите правду: Хмурий Несмеянович здесь, в городе?

— Что ты за неугомонное существо? — вздохнул Воевода. — Думаешь, я тебе вот так, спроста, возьму и расскажу государственные секреты? Твое дело маленькое, и ты его уже сделал — считай, отслужил Королеве за доброту, а теперь выматывайся из страны, не путайся под ногами.

— Не надо со мной так говорить, — вспыхнул Персефоний. — Вы взялись, как видно, за государственные дела отвечать — что ж, отвечайте, только не беритесь решать, чьи дела большие, а чьи маленькие. Это я вам как гражданин говорю: есть у меня большие сомнения в том, что наше государство еще способно заниматься какими-то делами, кроме личных…

— Ох, вот только от сопливой философии избавь, пожалуйста, — поморщился призрак. — Да мне придется тебя убить на месте, если я только перечислю, чьи интересы в этом деле замешаны. Все, выметайся, чтобы духу твоего здесь не было, не путай мне карты!

Молодой упырь развернулся и зашагал прочь, высоко подняв голову, раздраженно стуча тростью по тротуару и нервно поддергивая штаны.

— Кстати! — донеслось до него. — Советую купить запасной барабан и всегда держать под рукой!

«Никуда не уеду», — первым делом подумал Персефоний, оказавшись дома. Но это, конечно, была не мысль даже, а так, оформившаяся в слова злость на все подряд: на Воеводу с его невесть откуда взявшимся государственным высокомерием, на Жмурия и вислоухого Хомку, на тяжеленный «магум-365», из-за которого он дважды по дороге чуть не попал в крайне неловкое положение, и на самого себя, на свое непонимание происходящего и нерешительность.

Нерешительность злила особенно. Персефоний никогда не считал это качество зазорным: если не дано быстро находить правильные решения, следуй народной мудрости и отмеряй семь раз. Но после знакомства с Хмурием Несмеяновичем сомнения стали источником мук. Он словно заразился от бригадира любовью к действию, хотя и понимал, что привычка действовать без лишних рассуждений и губила Тучко.