Вадим Шефнер - Фиалка молчаливая

Сразу после свадьбы я получил от института двухкомнатную квартиру в новом районе. Началась наша совместная счастливая жизнь. У нас не было ни ссор, ни пререканий, мы жили душа в душу, и я благодарил свою судьбу за то, что на моем жизненном пути встретилась мне Фиалка Молчаливая. Как счастлив я был с ней!.. – воскликнул Ботаник, и слезы навернулись на его глаза.

– «Был»? – переспросил я. – Но разве она умерла?!

– Нет, она жива, – ответил мне собеседник. – Слушайте дальше.

Прошлым летом я решил показать молодую жену своим старикам. До Красноярска мы ехали поездом, ибо после известного вам случая Валя избегала пользоваться воздушным транспортом. Но из Красноярска в мои родные места надо или плыть на пароходе, или лететь. Чтобы сберечь время, я уговорил Валентину преодолеть свой страх, и вот мы погрузились в десятиместный моторный самолетик местной авиалинии. Когда мы произвели промежуточную посадку на каком-то маленьком лесном аэродроме, в самолет залетело несколько больших сибирских слепней, которых там зовут паутами. Едва мы снова поднялись в воздух, эти зловредные насекомые начали жалить пассажиров. Тогда молодой летчик сказал, что он сейчас расправится с паутами, – они не выносят смены давления. Он резко повел машину ввысь, а затем круто спикировал. На пассажиров – то были все местные жители – это не произвело никакого болезненного действия, наоборот, они были довольны: от резкого перепада давления пауты действительно скисли и присмирели. Но Валентина, моя Фиалка Молчаливая, вдруг побледнела и на миг потеряла сознание. Очнувшись, она сказала дрожащим голосом:

– Какой ужас! Мы чуть было не разбились… Мне было так страшно!.. Сережа, но ведь я говорю! – перебила она сама себя. – Какое счастье! Я снова могу говорить!..

Пассажиры были очень удивлены этим чудесным исцелением, но один из наших попутчиков – врач районной больницы – сказал, что никакого чуда здесь нет и что такой спонтанный возврат речи объясняется вторичным шоком в условиях, аналогичных первичному шоку, вызвавшему в свое время торможение речевого центра.

Моя супруга начала немедленно рассказывать всем летящим историю своей жизни с детских лет, и о том, как она летела на юг и едва не погибла, и о том, как печален был бессловесный период ее жизни, и как она счастлива, что может опять говорить не хуже других и не меньше других.

Мои родные встретили Валентину с распростертыми объятьями и были очень обрадованы, что я выбрал себе такую красивую, симпатичную и жизнерадостную подругу жизни. Но уже к вечеру я заметил, что Валина многоречивость начинает подавлять их. Будучи людьми простыми, но глубоко тактичными, они не высказали в ее адрес ни единого упрека, но на следующее утро и отец, и мать, и бабушка с дедушкой под разными предлогами ушли в глубокую тайгу. Вернулись они поздним вечером, искусанные гнусом, но, переночевав, снова скрылись в чащобе, предпочитая жгучие комариные укусы и возможность пасть от лапы медведя обществу моей супруги. Но я, признаться, пока что не очень огорчался. Я полагал, что чрезмерная говорливость Вали – явление временное, что она хочет вознаградить себя за длительное молчание, а потом войдет в норму, и хоть никогда уже не будет Фиалкой Молчаливой, но все же в дальнейшем ее можно будет характеризовать как Фиалку Немногословную.

Увы, по возвращении в Ленинград я убедился, что сверхнормальная многоречивость Валентины – не временное явление, наоборот, она вернулась к своему естественному состоянию. От ее подруг я разузнал, что педагоги той школы, где она училась, с ужасом и содроганием вспоминают о ней, ибо каждый класс, куда ее зачисляли, вскоре становился отстающим: она всех подавляла своими непрерывными разговорами. При этом следует отметить, что сама Валя хорошо усваивала все предметы, несмотря на свою разговорчивость. Стал мне известен и такой факт: на работе Валентину опять перевели в отдельную комнату (как и до онемения), дабы она своими разговорами не снижала производительность труда. А не так давно выяснилась одна пикантная подробность из жизни ее семьи. Оказывается, когда Валя онемела, ее родители, несмотря на свою искреннюю любовь к единственной дочери, встретили это известие с тайной радостью, а бабушка, будучи подвержена религиозным предрассудкам, немедленно пошла в Никольский собор и заказала там благодарственный молебен. Теперь, после исцеления Валентины, в доме родителей царит смятение, хоть она ходит туда не столь уж часто и основная доля ее речевой деятельности падает на меня. Иногда мне кажется, что я схожу с ума…

Но на развод я подать не могу. Можете считать меня человеком старомодным, несовременным, но я считаю, что брак – дело серьезное, и, кроме того, если отбросить Валин недостаток, то в остальном она женщина хорошая и добрая… И в то же время я ее боюсь… Так вы не хотите сыграть роль потерпевшего?

– Нет, – ответил я. – Ваш рассказ тронул меня, но я уверен, что вы сгустили краски и что ваша жена достойна лучшего к ней отношения.

– Что ж, пойду по вагонам, мир не без добрых людей… Как жаль, что всякие правонарушения мне претят и что я абсолютно непьющий, – у пьющих это очень просто получается… Если вы не хотите помочь мне в главном, помогите хоть во второстепенном. Валентина уверена, что я приеду в воскресенье «Стрелой». Пожалуйста, передайте ей мой рюкзак и скажите, что я задержан милицией. Подробности я сообщу ей письмом.

– Но как же я узнаю вашу жену?

– Вот посмотрите, – он протянул мне снимок 9x12, где была изображена очень красивая и симпатичная молодая женщина. – Запомните?

– Запомнил, – ответил я, возвращая ему фото.

Он ушел, пожав мне руку.

Когда поезд прибыл в Москву, я, неторопливо проходя по перрону, увидал возле головного вагона небольшую толпочку, центр которой составляли два проводника, милиционер, Ботаник и некий человек, который, тыча пальцем в Ботаника, восклицал:

– Он меня ударил! Клянусь вам, люди!

На лице потерпевшего никаких следов побоев не было, да и пафос его показался мне несколько наигранным; очевидно, тут имел место сговор или подкуп. Я усомнился в успехе предприятия своего нового знакомого. Но когда на вопрос милиционера, зачем он ударил и действительно ли ударял, Ботаник дерзко ответил: «Захотелось – и ударил!» – по выражению лица милиционера я понял, что мой недавний попутчик получит желаемый срок.

Я закомпостировал билет на «Красную стрелу» и без опоздания прибыл в Ленинград. Город был упакован в легкую утреннюю дымку, перрон был влажно чист, бодро и звонко звучали голоса. В толпе встречающих я издали опознал Валентину. Она оказалась еще красивее и симпатичнее, чем на фото. Воистину, среди встречающих она выглядела как садовая фиалка среди кормовой брюквы! Когда я подошел к ней и представился, она, увидав знакомый ей рюкзак, встрепенулась: