Михаил Успенский - Алхимистика Кости Жихарева

Внезапный ужас охватил юного богатыря – теперь даже Змей Горыныч вспоминался ему каким-то своим, родимым, близким, истинно русским. А с этакой бедой как управиться? Сомнительно, чтобы сие омерзительное диво морское расслабилось и улеглось дрыхнуть на песочке…

– Древний-то как сюда попал? – растерянно сказал Колобок. – Он же совсем из другой оперы…

– Кто это? – прошептал Костя. – Что делать будем?

– Потом разберёмся, – отмахнулся Нил. – Если у нас, конечно, будет «потом»… Правда, я там на всякий случай одну хитрушку поставил. Может, сработает…

Моряки «Царевны» отнеслись к увиденному намного спокойней.

– Что с нами годы-то вытворяют, как уродуют! – сочувственно вздохнул седой кормщик Семейка. – Совсем на себя стал не похож, бедолага!

– Захирел, запаршивел морской батюшка, – поддержал его рыжий повар. – Это сами мы виноваты – бросаем в воду всякую дрянь да отраву. С горя он и потерял человеческий облик, озверел. Сейчас утянет нас к себе да и сожрёт вместе с корабликом… Ништо! Дело привычное! Коли суждено нам в пучине сгинуть, тут уж ничего не поделаешь…

– Вот он, русский мужик-фаталист, – тихо проворчал Филимонов. – Тоже мне, гринписовец средневековый… Платон Каратаев…

– Да уж, Морской царь – это тебе не русалочка с тихой реченьки, – сказал Садко. – Манить да щекотать не станет. Может, и правильно я сделал, что в море не полез. Что этакое рыло может понять в моём искусстве-художестве? Шалишь! Помирать, так уж в сражении. На миру и…

Капитан не договорил, потому что тошнотворная морда приблизилась вплотную к объективу, а в жёлтых круглых глазах твари загорелась такая ненависть, что проняло даже самых заядлых фаталистов.

– К бою, – не крикнул, а тихонько сказал Садко – и сразу же оказалось, что все его люди вооружены – кто клинком, кто багром, кто топором, а кто и ведром с пожарного щита…

И даже болящий пассажир оказался на палубе – в полном доспехе и со сверкающим мечом. На мече и вправду красовалась здоровенная зазубрина – остался кусок металла во вражеском щите или даже черепе…

Костя хотел было бежать за Васькиной дубиной, но тут корабль содрогнулся – нет, само море содрогнулось! – а жёлтые вылупленные очи твари на экране затянуло белёсой плёнкой…

Царь-Жабу отбросило от объектива. Чудовище покачалось-покачалось – и медленно повалилось на спину, ломая крылья.

– Я худею! Получилось! Ай да я! Ни дня без подвига! – закричал Джульверн и запрыгал было от восторга, но крепкие моряцкие руки удержали их с ноутбуком на месте: всем хотелось посмотреть, что будет дальше.

– Я же говорю – отраву в море бросаем, вот они и дохнут почём зря, – гнул свою линию рыжий гринписовец. – Один вред всему живому от человека!

Монстр подёргался-подёргался, да и замер. Возможно, навсегда. Сейчас же к нему подплыла целая стая рыбьей мелюзги и начала клевать мерзкую плоть – в море падальщиков не меньше, чем в небе. Потом устало, словно нехотя, проскользила серая в яблоках акула. Супротив чудовища она была как кошка супротив человека. Мелкую рыбёшку словно водой смыло. Акулу, в свою очередь, прогнала чешуйчатая конечность с огромной плоской ступнёй. Следом нарисовался и владелец конечности – это как раз и был классический Морской царь в короне из кораллов, при бороде из водорослей и с позолоченным трезубцем в лапе.

– Ох ты! – сказал кормщик Семейка и перекрестился. – Ошибочка вышла. Здоров, значит, Морской царь-батюшка, во всей силе и славе… Так его, родимый! Так его, самозванца! Ножкой, ножкой по жабрам! А теперь ткни в пузо тройчаткой! В другой раз не будет людей пугать!

– Чего радуешься, дед? – оборвал его Садко. – Нам-то что за корысть? Эх, значит, всё-таки судьба мне на дно морское опуститься, на последнем на пиру трудить гусельки мои яровчатые, терзать струночки мои серебряные…

Водный владыка глянул вверх, словно услышав горькие слова капитана, покачал башкой и дал свободной верхней конечностью отмашку.

«Царевна Волхова» начала медленно-медленно двигаться вперёд.

– Всё под контролем! – хрипло доложила с мачты ненастоящая чайка.

Морской владыка на экране ухватил монстра за ноги и поволок по песку в сторону каких-то развалин.

– Отныне и до века спать ему, порождению Древних, мёртвым сном в руинах утонувшего Р’льеха, – торжественно, печально и загадочно провозгласил Колобок.

Потом по картинке забегали полосы – и всё растаяло.

– Звыняйте, хлопцы, вай-фаю ще нэма! – развёл руками ботан и закрыл ноутбук. – Я боялся, что здесь вообще ничего работать не будет…

Садко подошёл к Филимонову и крепко обнял.

– Да ты богатырь под стать товарищу, а то и шибче его! Костянтинушко своего Горыныча только покалечил, а ты вон какого зверя напрочь завалил! Смело требуй себе такую же богатыристику! Всей ватагой поручимся – ведь теперь Морской царь нашему кораблику везде дорогу даст, коли мы его супостата повергли!

Джульверн изобразил смущённую улыбку и лицемерно потупил глаза.

Владыка морей дал не только дорогу, но и попутный ветер – «Волхова» так понеслась по волнам, что дух перехватывало.

– По местам! – рявкнул Садко.

…Когда друзья устроились на своей любимой корме, Костя спросил:

– Чем ты его? Правда, что ли, отравой?

– Никакой отравы, – сказал Джульверн. – Я там электрошокер пристроил. Ну, пришлось начинку немножко модернизировать. Помнишь, когда собирались, днём свет погас?

– Ну, – сказал богатырь. – Это же деревня, обычное дело. Где-то провод оборвало…

– Нет, это я подключал свою хитрушку на подзарядку. Ну, она и шарахнула, когда чудище стало ящик ломать. Видимо, музыка моя ему не понравилась! Вот и напросился. Такой разряд, да ещё в солёной воде… У бедняжки не было шансов!

– Да что это за тварь, откуда?

– Сейчас вспомню, – сказал Филимонов. – Вот, на языке вертится…

– Тогда пусть там, на языке, и останется, – сказал Колобок, удобно примостившийся на бухте каната. – Ни к чему его лишний раз поминать. Мы и без того направляемся в места довольно мрачные и трагические. Переходим из Руси Былинной в Европу Легендарную…

К ним подошёл пассажир – всё ещё в латах и с мечом.

– Прекрасные сэры, – сказал он, подняв забрало. – Что здесь произошло? Я ничего не понял!

– Уж такие мы загадочные, – сказал Колобок. – Мы и сами-то себя часто не понимаем, отважный Тристан из Лионесса…

Много поколений европейцы (а чаще европейки) грустили и даже плакали, внимая душераздирающей истории о рыцаре Тристане и королеве Изольде.

Да и как могло быть иначе? Ведь само имя рыцаря означало «рождённый в тоске и скорби». Принц Пичалька! Такое имя дала сыну его мать, прекрасная королева Бланшефлёр, умирая после родов. В Средние века подобная смерть была обычным делом, пока до лекарей и повивальных бабок (так называли тогдашних акушерок) не дошло, что руки надо мыть перед процедурой. После чего женская смертность резко пошла на убыль.