Александр Петрин - Похождения робота

— Ну как, ребятки? — еще издали закричал он. — Все в порядке? Обслуживание на высоте?

— Спасибо, Иван Кузьмич! — ответили мы. — На высоте! Только вот кваску когда подвезете?

Вождь поглядел на нас так, что нам стало неудобно.

— Эх вы! — укоризненно сказал он. — До чего ж люди могут обнаглеть, а? Им и портного, и зубного, и то, и се, а они уж и на шею готовы взлезть. Может, вас с ложечки кока-колой поить, а? Или еще краковяк отмочить?

И вождь уехал, всем своим видом показывая, что ему даже глядеть на нас противно.

Пришлось мне самому сесть на велосипед и смотаться за пятнадцать километров в село. Там в озере и набрал две канистры воды — теплой, мутной, но, кажется, мокрой. Заодно искупался.

В общем-то, пахоту мы закончили досрочно, несмотря на то, что к нам приезжали еще юрист-консультант, один парень, который умеет проводить сеанс одновременной игры в шахматы, механик по игральным автоматам, врач-геронтолог и старушка из госстраха агитировать застраховать свою жизнь и имущество на случай пожара или наводнения.

— Чиликин, где отчет? Опять не сделан? Сколько раз обещал! Нет, такого я не взял бы в разведку!

— В какую разведку?

— Ну, обыкновенную… в какую ходят!

— Так то разведчики ходят. А разве ты разведчик?

— Нет, но если был бы, то тебя бы не взял, понятно?

— Понятно. А почему?

— Потому что не годишься!

— Странно. Почему не гожусь?

— Тебе доверить нельзя!

— Интересно. А почему я должен идти с тобой в разведку? Может, я сам не хочу. У меня характер тихий, добродушный. Я по кустам не люблю лазать — змей боюсь.

— Тем более. И прекрати разговор!

— Ладно. Но только я не понимаю, почему все-таки мне нельзя! Может, сейчас у меня не заметен талант чего-нибудь такого разведывать, а потом прорежется. Мало ли случаев?

— Ну и хорошо!

— То-то! А почему ты решил, что будешь там распоряжаться: кого брать, кого не брать?

— Пойми: это выражение такое!

— Выражение! Если выражение, тогда конечно. А кто так выражается?

— Все!

— Ну нет, не все. Это, наверное, только настоящие разведчики так выражаются, а ты все-таки не разведчик?

— Не разведчик! Отвяжись!

— Оно и видно. Ты даже военных порядков не знаешь. Там если прикажут: «Взять с собой Чиликина!» — то без звука и возьмешь как миленький!

— Что ты ко мне пристал?

— Я не пристал. Только дисциплина, брат, она для всех обязательна! Непонятно, с чего ты решил, что будешь командовать? Может, я буду? Это еще неизвестно. И тогда я сам тебя не возьму!

— И прекрасно! Отойди от стола, дай работать!

— Работай, я не мешаю. Все-таки ты лучше бы подумал: а самого тебя возьмут?

— Замолчи!

— Замолчать я могу! Хотя думаю, что тебя самого не возьмут. Там нужен человек крепкий, мужественный — сибиряки, одним словом! А ты прошлый раз, когда на капусту посылали, запыхался весь, посинел. Вот у меня, между прочим, значок ГТО есть, значит, у меня шансов…

— Ты отстанешь или нет?

— Отстану-отстану, не кипятись. Вот видишь, и выдержки у тебя нет, хладнокровия. Я, например, ничуть не волнуюсь, хоть меня и не берешь. Пожалуй, я сам с тобой не пойду, мало ли что?

— Ты замолчишь, гад?

— Не давай волю рукам, не давай! Пусти! Галстук вон помял. Рукоприкладством тут не поможешь! Остынь! Нервишки слабые! Даже удивительно, чего ты в разведку захотел?.. Что с тобой? На, выпей водички. Валидолу, может?

— Уй-ди!

— Слабак ты. Где уж тебе в разведку! Нет, такого я ни за что бы не взял!

Через двор идет председатель домового товарищеского суда Очумелов в новом болоньевом плаще, доставшемся от внука, и с папкой в руках. За ним шагает рыжий активист с футбольным мячом, конфискованным у мальчишек.

Открытые по случаю жары окна многоэтажных корпусов глядят уныло, и только из одного вырывается истошный вопль запущенного на всю мощность магнитофона: «Остановите музыку!»

Под окном толпится народ.

В центре толпы стоит человек в полосатых пижамных штанах и фетровой шляпе, подняв вверх правую руку.

В этом человеке Очумелов узнает бывшего зав. кадрами Хрюкина.

— По какому случаю тут? — спрашивает Очумелов, врезаясь в толпу.

— Да вот вышел я на скамеечку кислородом подышать, — начинает Хрюкин, брызгая слюной. — Врачи рекомендуют для общего омоложения организма. А этот подлец ревет, аж уши лопаются! Я человек, тридцать лет проработавший!.. Если каждый будет у меня под ухом такой шум устраивать, то лучше не жить на свете!

— Гм!.. Хорошо… — говорит Очумелов строго, кашляя и шевеля бровями. — Чье это окно?

— Это, кажись, художника. Косматый такой.

— А, знаю! — обрадовался Очумелов. — Который каждое утро вокруг квартала бегает в синих обтянутых штанах? Я этого так не оставлю, я ему покажу кузькину мать! Пора обратить внимание на подонков, не желающих подчиняться постановлениям! Как выселят его, мерзавца, по статье «за невозможностью совместного проживания», узнает он от меня, что значит «Остановите музыку!» и прочая порнография! Я ему покажу синие штаны! Давно добираюсь! Я уже наводил справки об выселении его как тунеядца. А там говорят: член творческого союза, работает дома… Порядки, а? А он вон что творит!

— Небось, навел полну квартиру разных голых натурщиц, — завистливо вздохнул какой-то пенсионер, провожая пристальным взглядом идущую через двор девицу в джинсовом костюме, туго облегающем ее пышную фигуру.

— Елдырин! — обращается председатель товарищеского суда к рыжему активисту. — Немедленно составляй заявление, обойди квартиры и собери побольше подписей!

— Да это не у художника, а у самой товарища Жигаловой! — говорит кто-то из толпы.

— Товарища Жигаловой?! Гм… Помоги-ка, Елдырин, снять плащ. Ужас, как жарко. Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю, чем тебе музыка помешала? — обращается Очумелов к Хрюкину. — По закону до одиннадцати вечера каждый гражданин имеет право играть на любом музыкальном инструменте, в том числе — на магнитофоне. Ты, должно быть, поругался с женой, а теперь ищешь, на ком зло сорвать. Известный народ! Знаю вас, склочников! Только бы анонимки писать да кляузы разводить!

— Нет, это не у Жигаловой! — глубокомысленно замечает рыжий общественник. — Будет она «Остановите музыку!» заводить, ей авторитет не позволит.

— Это ты верно знаешь?

— Верно!

— Я и сам знаю! У товарища Жигаловой, надо полагать, все записи — классические: Чайковский, Шульженко, Шопенгауэр там. А это черт знает что! Абстракционизм какой-то, подлость одна! Ты, Елдырин, дела этого не откладывай. Нужно проучить! А то напялит синие штаны…

— А может, и у Жигаловой, — думает вслух активист. — Недавно видел, ей вроде бы какие-то пластинки на дом несли из «Мелодии».