Татьяна Чернявская - Пешки

— Есть тут у меня одна замечательная идейка, — медленно расплылась в широкой, слегка сумасшедшей улыбке духовник.

Карта была мягкой и слегка шероховатой на ощупь, чем‑то неприятно напоминая недавно содранную человеческую кожу, покрытую причудливым узором диких татуировок. Совершенно не хотелось думать о том, кому эта кожа могла принадлежать и за что убогий мог её лишиться. Под самой поверхностью пробегали едва уловимые энергетические токи, пульсируя и сплетаясь сеткой живых сосудов. Вспыхивали мелкие кристаллики, слегка нагревая поверхность, от чего карта ещё больше смахивала на живое существо. Артемий Изотович Важич осторожно провёл ладонью по трепетной поверхности, едва касаясь кончиками пальцев. Кожу привычно потянуло, покалывая и отталкивая одновременно. Мужчина вымученно улыбнулся. Он не причислял себя к махровым оптимистам, что способны видеть солнышко в луже мочи, но теплота карты неожиданно обрадовала. Постаревшее, немного потрёпанное сердце внезапно заныло в груди, собственным стуком отогревая скопившуюся с понедельника наледь.

— Его здесь нет, — холодом резанул по мозгам скрипучий голос прожжённого курильщика.

В этот момент Глава Замка Мастеров испытал приступ жгучей ненависти к своему кровному другу и заклятому сослуживцу. Руки задрожали от желания вцепиться в тощее горло и медленно сдавливать до звонкого хруста ломающихся позвонков. Вместо хруста чародей услышал лишь сдавленный кашель.

— Я думал, ты уже перестал верить в сказки, — голос Воронцова не выражал особого сарказма, но и участием не лучился.

— А я полагал, что после Дерьмовой Пятницы [16] Глава подразумевал день, когда взорвался один из мужских туалетов в Академии. В историю Замка Мастеров он вошёл как Дерьмовая Пятница, поскольку устранять последствия взрыва пришлось все выходные. На двери же восстановленного туалета учениками была установлена памятная табличка, ведь не каждый день, страх и ужас Академии предстаёт перед учащимися в таком неказистом виде. ты перестал курить в ученическом туалете, — Важич неторопливо обернулся к собеседнику, не отрывая руки от такой дорогой карты. — Как видишь, мы оба можем ошибаться.

Этот примирительный тон никого не обманул. С того приснопамятного утра, когда карта отказалась отражать маленький, но очень яркий светляк его младшего сына, Глава Замка Мастеров пребывал в странном состоянии, варьирующемся от глубокой серовато — бурой меланхолии горестно — сентиментального типа, до конструктивно — решительной ярости всеобщей тотальной зачистки. Все служащие вне зависимости от чинов и заслуг предпочитали не попадаться ему лишний раз под горячую руку и отсиживать опасные периоды в тихих кабинетах и небольших альковах, маскируясь под гардины. При том меланхолическое состояние пугало подчинённых едва ли не больше лютующего, ибо суровый чародей погружался в такие мрачные мысли, что каждый, застигнутый тяжёлым бессмысленным взглядом ощущал себя упырём перед матёрым Мастером — Боя. Хуже, пожалуй, бывали лишь визиты его дражайшей супруги. Альжбетта Важич залетала на работу к своему благоверному в образе разгневанной фурии, снося на своём пути все слабые попытки секретарей и советников по её усмирению. Женщина бурно негодовала, сверяясь с отчётами по поискам своего любимого сыночка, громко и эмоционально ругала нерадивых чародеев, рыдала над несчастной кровиночкой и даже несколько раз едва не подралась с женой министра экономики, назвавшей её истеричной. Будучи чистокровной простолюдинкой прекрасная Альжбетта не утруждала себя сокрытием истинных эмоций, предпочитая страдать чуточку больше необходимого, чем меньше приличного. В эти моменты Артэмий Важич имел моду срочно проводить совещания в тесной компании Старших Мастеров или себя самого. Почётная мученическая роль слушателей стенаний несчастной матери обычно доставалась подчинённым. Артэмий предпочитал увеличивать им премию, чем растягивать свой домашний ад ещё и на рабочие часы.

— Думаешь, он ещё жив? — на этот раз куда серьёзнее и внимательней поинтересовался Воронцов, в чёрных проницательных глазах не было иронии, только странноватый пытливый блеск.

Что‑то в этом блеске не понравилось Артэмию Изотовичу. Ему вообще не нравилось, когда кто‑то из его близких вызывал интерес таких любителей извращённых экспериментов. Исчезновение энергетической метки Арна ещё ничего не доказывало: его сын был не так глуп, чтобы светить своей слишком выделяющейся аурой, когда вокруг подняли головы лисвинские гады. Понять бы ещё, где он и откуда прознал про готовящийся заговор.

Мрачное состояние Артэмия Изотовича многие ошибочно принимали на счёт скандального исчезновения младшего сына на внезапно самоопечатовшемся урочище. Хоть это ещё и не успело стать достоянием общественности, в узких кругах посвящённых слухи ходили самые противоречивые. Поскольку остатки тел нашли всех, даже тех, кого там быть не могло, кроме самого младшего Мастера, ему инкриминировали всё, начиная с инициации того самого побоища, заканчивая саморазрушением в ходе очищения. Только забота Главы о младшем отпрыске проявлялась скорее в приступах ярости, всегда больше выражающем отцовские чувства боевого чародея, завязанные на желании одновременно надрать уши излишне самовольному сыночку и убить всех его обидчиков. Меланхолия на него накатывала с приходом мыслей совершенно другого толка. Особенно, когда на столе появлялись аккуратные скатанные сероватые листочки, что никогда не попадались, да и не должны были попасться на глаза никому, кроме него и людей, их написавших. Листочки эти веяли предательством, переменами и смертью. Холодные и страшные, они медленно вылезали из‑под куска лепнины на потолке и с неприятным хлопком шлёпались на стол. В каждом из них были факты, мелочи и детали, скапливающиеся подобно снежному кому в ужасающее зрелище разложения. Полного разложения всего, что он сызмальства привык считать верным и надёжным, во что привык верить и кому доверять. Великая и нерушимая система сгнила на корню и из монотонной твердыни превратилась в плетень, сквозь который едва просвечивает уродливая медвежья морда.

Наверное, впервые за свои пятьдесят с лишним лет Артэмий Изотович Важич почувствовал ненависть как таковую. Не напускное чувство, взращиваемое ради красного словца или разбавления пресной повседневности, а настоящую, глубокую ненависть, которая поднимается из глубин самого существа, заставляя бурлить кровь и сжиматься кулаки. Настоящая ненависть, гремучей смесью злобы, страха и бессилия клокотала в Главе Замка Мастеров, что при всей своей власти спасти этот гниющий труп державы уже был не в силах. И что он реально мог сделать? Отлавливать по одному? Писать длинные и подробные отчёты князю, что даже не доходят до его стола, аки Калине нет дела до домыслов в сторону собственных выкормышей? Найти и пришибить их Медведя, что всё это затеял? Хорошо бы, да где его найти? Никто из соглядатаев, так и не смог внятно подкопаться к нему. Вроде кто‑то из лисвенского посольства, носит характерный перстень. Здорово разбирается в чародействе, но не отмечен ни в одной из академий; альрийский ратишанский выговор, но нет ни одного почтенного семейства, с ним связанного… Человек ниоткуда. Нет, скорее демон.