Юрий Гаврюченков - Черный пролетарий

— Что за экстрим? — спросил он. — Давай поговорим как взрослые люди. Прикинем уд к носу. Ты хотел быть вождём, а вожаку положено вести стадо, для чего всё-таки необходимо находиться в первом ряду, верно?

— Верно, — нехотя выдавил Павел.

— Мне и так пришлось выполнять почти всю основную деятельность: подбирать персонал, руководить, координировать, даже листовки писать.

Ровный тон остудил кипевшие чувства Вагина до образования корки. Молодой активист постарался думать как менеджер, но пережитое дало себя знать.

— Отчего же сами тогда не повели толпу? — брякнул он.

— Лучше погреть руки, чем склеить ласты, — рассудительно сказал пиар-менеджер. — Я всегда так работаю.

Он бережно свернул сорочку и отложил к остальному белью.

— Сами-то вы никуда не ходили, так и просидели всё время в офисе, — с язвительностью обиженной прислуги обратил внимание работодателя Павел.

— Предпочитаю наблюдать со стороны. Вы очень интересно себя убиваете.

Такого цинизма Павел от нанимателя не ждал. Он принял настрой как должное и перевёл разговор в деловое русло.

— В Москву, — твёрдо заявил он, — я готов ехать прямо сейчас. Мне не надо собираться.

— Иди домой, Таракан, — снисходительно спровадил навязчивого провинциала москвич. — Ах, да, у тебя же дома нет…

Вагина словно ударили под дых. Он постоял в оцепенении, тупо глядя перед собою. Перевёл дух и поднял на пиар-менеджера взгляд, исполненный злобы.

— Я, что же, не поеду с вами?

— Зачем ты мне теперь нужен?

— Но вы же обещали.

— Обещал — не значит женился.

При словах о женитьбе Вагин испытал неистовый баттхёрт. Он допускал возможность остаться брошенным на произвол судьбы, но не в такой ипостаси.

— Нелюдь!

Павел выхватил револьвер и спустил взведённый загодя курок. Раз-раз, ещё раз. Из головы манагера вылетел зелёный ихор. Сегодня в каморы барабана Павел засыпал усиленный заряд. Политтехнолог свалился на пол уже дохлым.

— Я не таракан! — голос Вагина задрожал, сорвался в рыдание.

Ни дома, ни матери, ни товарищей. Работы в Москве тоже не светит.

Он приставил ствол револьвера к левой стороне груди и нажал на спуск.

Самоубийство оказалось неожиданно болезненным. Мощный удар, как никогда кулаком не били. Боль мучительная, не вздохнуть. Павел отшагнул и повалился, наткнулся спиной на стену, сполз по ней, брякнулся на задницу и остался сидеть. Умирать было ужас как страшно и поздно что-то изменить. От обиды на себя Павел вспомнил мальчика-свидетеля, которому выстрелил в лоб. Убивать разносчика было незачем. Незачем оказалось убивать и себя. Это было последнее сожаление Вагина. Голова опустилась. Взгляд наткнулся на странные разводы.

На жёлтой майке лидера расплывалось зелёное пятно. Это была не кровь. Это был ихор. В пылу революционной борьбы Павел не заметил, как переродился.

Револьвер выпал из омертвевшей руки.

— Ты чего вчера ржал как умалишённый? — хмуро спросил Жёлудь.

— Басурманской травы курнул, — повинно ответил Михан. — Ух, и забориста, тварь!

На скуле молодца синело Сверчково поучение. В роте пошли пересуды. «Отморозок и культист, — говорили те из ратников, кто видел его Хранителя. — Совсем Ктулху мозг зохавал». Если раньше на стажёра они посматривали с дружелюбным превосходством, как на своего, пусть и младшего, сейчас стали коситься, словно на протухший продукт, и разговаривали только по служебной надобности. Михан приуныл и утвердился в мысли, что обязательно возьмёт своё, пусть даже не в этом походе, а позже. В Новгороде. «Тогда и не жить мне!» — повторял про себя он.

Жёлудь не видел его позора на Набережной, он стоял в оцеплении далеко от орудий, но проникся общими настроениями и долго не заговаривал. Однако же, когда приготовления к балу-маскараду были закончены, и стало возможным себя показать, молодого лучника тронула жалость к товарищу по детским играм. Пользуясь советами Лузги, Жёлудь собрал в лавке старьёвщика прикид настоящего басурманина. Он нарядился в сандалии-босоножки, надетыми на носки, в которые были заправлены трико с пузырями на коленях. Довершали костюм синяя куртейка с белыми тройными лампасами на рукавах, напяленная поверх нижнего белья, чёрного льняного трико, прозываемого футболкой. В исподнем лесному парню появиться на люди было стыдно, но ничего не попишешь, со слов Лузги, в Орде носили так.

Старый лучник в отношении своего убранства поступил с командирской решительностью и воинской простотой. Вытащил из сидора старую, но чистую лесную одежду — порты, дорожную рубаху и росомашью жилетку, сберегаемую к осенним холодам. Куафёр Гоша, к которому Щавель явился с пожеланием: «На бал, но чтоб не стричь», исхитрился уложить волосы так, что они сгустились и едва достигали середины спины. Обошёлся без магии, лишь мастерством, с применением вкусно пахнущих зелий и нагретых щипцов. Щавель ходил по роте и благоухал.

— Превосходно, — оценил наблатыкавшийся в высоком искусстве бард. — На сцене можешь выступать.

Филипп был одет по-походному, за плечом торчал длинный кожаный сидор с гуслями.

— Уходишь? — спросил Щавель.

— Остаюсь, — гордо вскинул бороду Филипп.

— Как же твоя награда? Мог от Карпа раба-другого получить, если бы развлекал войско весь путь обратно до Новгорода.

— Лучше маленькая рыбка, чем большой уд, — криво усмехнулся бард. — Слава — снедь скоропортящаяся. Пока меня здесь помнят, надо развивать успех. Траур почти закончился, я на домашних концертах за месяц столько бабла нарублю, что смогу купить симпотную невольницу. Дальше будет больше. Знакомства, связи, покровительство, аншлаг и бенефис. Нет, мне из Великого Мурома никак отлучаться нельзя.

— Ловишь рыбку в мутной воде, — признал Щавель. — Всегда считал, что «бард», от слова «бардак». Теперь вижу, что это правда. Бедный Муром.

— Это его естественное состояние, боярин, — с покровительственностью отбежавшего на безопасное расстояние знатока пояснил деятель искусств. — Ты здесь без году неделя, поэтому не в курсе.

— Здесь всегда был пир во время чумы. Я видел этот город раньше, он всегда был таким. В ту пору ты у скоморохов на подтанцовках скакал.

Бард скуксился, будто кислое съел. Отвернулся и пошёл к дверям. Возле тумбочки дневального остановился и обернулся. Щавель недвижно стоял и смотрел ему вслед.

— Да пребудет с тобой Очистительная Сила Кризиса, воин, — пожелал Филипп.

— И ты отсоси не нагибаясь, — как встарь напутствовал его Щавель.