Юрий Гаврюченков - Черный пролетарий

— Ты знаешь, мне пора.

Погоня за окном протрезвила молодого лучника и недвусмысленно напомнила, что он чужой в этом городе. За избитых и покалеченных вполне могли придти и спросить. Утешало отсутствие на них ошейников — это значило, что рачительный хозяин не явится требовать компенсацию за испорченное имущество. Сами по себе вольные рабочие были мало кому нужны, а чутьё подсказывало лесному парню, что люди из этого района не пойдут жаловаться в полицию. Разве что сунутся в больницу, где будут отмалчиваться или врать о причинах увечья, а то и вовсе купят водки, промоют глаз и наложат самодельные повязки, обезболиваясь алкоголем до скончания выходных. В понедельник все пойдут на работу.

А на выходных прочешут район, выясняя, откуда взялся залётный пассажир и куда увела его Нюра.

Жёлудь похватал разбросанные шмотки и принялся облачаться.

— Уходишь… — девка лежала, наблюдала, затем через силу поднялась, плеснула в стакан джина, дерябнула, запила из ковша — кружка уже давно опустела. — Бросаешь меня?

Жёлудь забуксовал. От бабской придури иммунитета у него не было.

— Нет… Да ты что… Не бросаю я, — залепетал он, не находясь, как правильно ответить.

Девка расхохоталась.

— Не меньжуйся. Ты всё правильно сделал. Знаешь, я тебя обожаю. Рахит такая падла по жизни. Да и Хомут бычара конченый. Ты молодчага, — она обняла Жёлудя, протяжно и сладко поцеловала в губы, оторвалась, отворила шкафик. — Вона, надень, чтоб на раёне не признали, а то действительно проблемы возникнут.

На свет появилась видавшая виды куртка из толстой кожи на басурманской застёжке-молнии. Принимая дар, Жёлудь немало изумлялся щедрости голодранцев, не понимая, что люди, которым самим надеть нечего, чаще всего оказываются наделены сим достоинством.

— Что это у неё рукава нет? — позабыв, что дареному коню в зубы не смотрят. Жёлудь потрогал обрывки возле правого плеча.

— Крысокабан погрыз, — беспечно выдала девка. — Батина куртка, кровь я замыла. Да он не в ней умер, надевай, не бойся.

— Я и не боюсь, — после этих слов у Жёлудя назад хода не было.

Куртка сама взлетела на плечи. Жёлудь сразу почувствовал себя защищённее, процентов на двадцать.

— Вот так, застёгивайся, — Нюра вдела молнию в замок, застегнула до горла, отошла, полюбовалась, подбоченилась. — Сидит как влитая. А ты классный пацан! Я бы за тебя замуж вышла, зуб даю.

Жёлудь опять стушевался. Девка крутила им как хотела. Скажи она сейчас остаться, он бы остался.

— Не ссы, не захомотаю.

Пролетарские шутки были ему внове, но не показались обидными. Он даже находил в них определённое вульгарное очарование.

— Пойду я, — пробормотал он. — Не прощаемся.

— Ладно, пока, — великодушно отпустила его девка и добавила старинную формулу расставания: — Созвонимся.

На Жёлудя вдруг накатило что-то из глубин родовой эльфийской памяти.

— Я ещё вернусь, — неожиданно для себя пообещал он.

«Вот я дурак», — тут же устыдился молодой лучник.

Девка погрустнела. Видно, явственно представила остаток дня, проведённый в барачной клетушке наедине с бутылкой, полный тоски и бабьего одиночества.

— Ну, заходи, — с сомнением пригласила Нюра. — Я сегодня и завтра дома, в понедельник на фабрику. Ты у нас долго пробудешь?

— Точно не знаю, — пожал плечами Жёлудь. — Может, ещё задержусь.

Девка смачно поцеловала на прощанье. У парня аж голова закружилась, и выбирался он с квартала как в тумане. Впрочем, шёл верно. На улице Часовой, обильно украшенной вывесками с циферблатами и стрелками, спросил, как пройти к центру. Подвыпивший работяга дружелюбно растолковал, нимало не подивившись на обкусанную куртку, из чего Жёлудь сделал вывод, что сам стал похож на пролетария. Огорчаться или радоваться сему, было неясно.

Следуя в указанном направлении, Жёлудь быстро вышел на знакомый угол улицы Эксплуатационной и Куликова, за которой начинался фешенебельный центр, и поспешил верной дорогой. В кармане лежал цирковой билет, а часы Даздрапермы Бандуриной намекали, что парень не только успевает на представление, но и волен потусоваться.

В центре улицы были заполнены народом, и народ казался до крайности возбуждён. Всюду сновали жандармы и полицейские. Жёлудь вертел головой, ничего не понимая.

«Всегда по выходным так заведено? — поражался он бешеному темпу Великого Мурома. — Вот это город! Так жить — сбрендить можно».

Нервозное настроение снующих масс, быстрые, исполненные подозрения взгляды, торопливые разговоры, которые вели не стесняясь прямо на ходу, угнетали лесного парня. Захотелось забиться под крышу, передохнуть, обдумать щедро выданные с утра плюшки, пересидеть до начала циркового представления. Ориентируясь не столько по вывескам, сколько по запаху, Жёлудь оказался возле гламурного кабака.

«Зачем отказывать себе в приятных мелочах? — мысль, поражающая новизной и яркостью, пришла в голову сама, Жёлудь её не звал и даже не подозревал о ея существовании. — Зайду в „Жанжак“, выпью кофий, ведь я этого достоин!»

Цирковой билет в кармане придал самоуважения. Жёлудь проследовал за компашкой расфуфыренных молодых людей, стараясь казаться своим среди чужих. Пафосное заведение мигом огорошило лесного парня. С первого взгляда стало понятно, что мест нет. Питаясь крохами надежды, парень выискивал столик, куда можно было бы присоседиться, но все столы плотно обсидели.

— Что ты тут делаешь, сынок? — родной голос, от которого чувство восхищения собой сжалось в груди в ледяной ком и стремительным домкратом рухнуло в желудок, вернул парня с небес на землю, так что Жёлудь смог только вытаращить глаза и вытолкнуть совершенно бессмысленную фразу:

— А ты?

— Чёртов ниндзя! — упоминание о летающем китайце привело Манулова в высочайшую степень активности. — Мы знаем, где скрывается убийца. Надобно немедля известить об этом Велимира Симеоновича.

Щавель отнёсся к инициативе скептически.

— У мэра сейчас дел полно без нашего участия.

— Я всё равно прорвусь к нему на приём! — Манулов выживал в столице как мог, используя любой шанс доказать властям свою полезность.

Щавель не стал спорить. Шаткое положение зверя легко было понять.

— Лучше сообщить в полицию, — предложил он. — Такому полицейскому чину, который принимает решения, чтобы дело не затянулось.

— Сей момент! — вскричал Манулов, торопливо поднялся и вот уже был у дверей. — Господа, я ненадолго.

— Угощайся, сынок, — у старого лучника ещё не усвоился обед, так что на яства шеф-повара Тырксанбаева не налегал, зато охотно попотчевал сына. — Сдаётся мне, в ближайшие дни поесть толком не получится.