Виктория Угрюмова - Дракон Третьего Рейха

По логике событий, славный экипаж Морунгена должен был быть вдвойне счастлив, испытывая этот шедевр, но особого восторга в их рядах не наблюдалось. Члены экипажа скорее даже погрустнели и как-то спали с лица. Прославились, прославились уже недоброй славою среди специалистов и просто заинтересованных лиц советские «зверобои» — жуткие самоходки СУ-152, на которых загадочные славянские воины выкатывались лоб в лоб и расстреливали в упор всех, кто не успел сообразить и дать деру. И хотя считалось, что никакая СУ не сможет пробить броню «Дракона», Морунген уже не был так уверен в полной неуязвимости своего детища. У русских ведь все на глазок, и если они считают, что их орудие запросто прошибает миллиметров этак 10-15 стали, то кто его знает, сколько это на самом деле. И навороти на лобовую броню хоть полсталелитейного цеха, легче от этого не станет. А вот передвижение затруднит существенно.

В ставке (и не обойдешься без каламбура, даже если захочешь) делали ставку на секретный танк. Причем до такой степени, что Франц Метциг был приглашен на обед к фюреру вместе со своим сотрудником — Дитрихом фон Морунгеном.

Несмотря на то что принимали их радушно и даже торжественно наградили рыцарскими крестами, причем фюрер собственноручно прицепил награды к кителям счастливцев, — Морунгену в тот день все пришлось не по вкусу, и особенно две вещи: фюрер и обед. Гитлер при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не отцом нации и не великим вождем, а обычным сумасшедшим (что, впрочем, не являлось таким уж секретом). Хуже того — безумие его граничило не с гениальностью, а как бы напротив — с тупостью, и вот это-то и наводило на самые печальные размышления. Что же касается собственно обеда, то приготовлен он был из рук вон плохо и просто странно, что шеф-повара не расстреляли сразу после первого блюда, а позволили подать к столу и второе, и прочие созданные им «шедевры». Геринг, сидевший возле фон Морунгена, умело орудовал серебряными столовыми приборами, но при этом жутко чавкал; а Гиммлер, подхвативший где-то простуду, через каждые две минуты с чисто немецкой пунктуальностью и усердием оглушительно сморкался в платок, напоминавший размерами простыню.

Одним словом, вырвавшись с этого торжества, Дитрих немедленно направил свои стопы к бару «Синяя жирафа», где и обнаружил свой экипаж в полном составе, методически надирающийся перед отправкой на восточный фронт. Встреченный с распростертыми объятиями командир заказал выпивку на всех, после чего попойка приобрела строго определенную цель.

Спустя два или три часа бледно-зеленый, но все еще стоявший на ногах Морунген строго спрашивал у Ганса:

— Как тебе кыньях?

— Ыы-ыт… ыыт-вры-ыыт… тительный, — заикаясь, поведал Ганс.

— Пр… должим, — предложил Морунген.

— Так точно, герр майор!

— Ыстыльные? — поинтересовался Дитрих

— Угу, — твердо отвечал за остальных Вальтер.

Таким образам к утру они насосались до полного отупления, и только седьмое и восьмое чувства (каковыми у немцев, я полагаю, являются чувство долга и исполнительность) привели их к воротам, за которыми ожидало неизбежное будущее.

Поскольку первые шесть чувств, включая и чувство юмора, начисто отключились еще до рассвета, то ни один из членов экипажа экспериментального танка «Белый дракон» не мог впоследствии восстановить полную картину событий. Железная логика и метод исключения подсказывали им, что если в результате они оказались не под трибуналом, не в тюрьме, не в Париже и не на Лазурном берегу, а в пункте назначения, то, значит, их каким-то образом сюда переправили. А жуткая головная боль, мутная зелень перед глазами и привкус старых носков во рту наводили на мысль о таком быстром транспортном средстве, как самолет.

Что касается трибунала: вообще-то людей, явившихся на выполнение особо важного задания в таком, мягко говоря, невменяемом состоянии, действительно следовало судить, однако давешняя встреча с фюрером и врученный им лично крест окутывали Морунгена легким флером вседозволенности и ненаказуемости, а отблеск его ложился и на команду.

Словом, одним не самым радостным и не самым светлым утром в своей жизни, омраченным похмельем, барон Дитрих фон Морунген прибыл в расположение танковой части под командованием доблестного генерала Карла фон Топпенау — прославленного героя многих военных кампаний. Прибыл — это, конечно, смело сказано. Скорее был бережно доставлен в качестве особо ценного, стратегического груза в горизонтальном положении. Мундир на нем, как на истинном аристократе, был с иголочки и идеально отутюжен, пуговицы и свежеприкрепленный рыцарский крест сверкали и слепили глаза, сапоги сияли; зато зрачки разбегались в разные стороны, отчего на месте одного начальника он видел одновременно двоих, в соответствии с чем и пытался переговорить с этими кошмарными, зелеными, качающимися близнецами, как положено по уставу.

Близнецы, выглядевшие несколько недовольными, мелькали и мельтешили, норовили упорхнуть под потолок. Проикав приветствие, Дитрих приступил к наиболее сложной части своего выступления. Он постарался открепиться от ненадежной стены, которая выскальзывала из-под него (не уступая в этом подло брыкающемуся полу), принял гордую позу и молвил торжественно:

— Я н-ндеюсь, гнералы, мы-с-с-с, ч-черт! мы-с-с-с… мы с-с-с вами ссработаемся! Я ндеюсь… — добавил он для пущей важности.

— Я тоже, — процедил фон Топпенау сквозь зубы.

Он бы с огромным удовольствием прямо здесь же и расстрелял нахального майоришку, но, кроме него, вести клятый экспериментальный танк было некому. Видит Бог, он бы и этим пренебрег, однако фон Морунгены происходили из Восточной Пруссии и могли похвастаться титулом и гербом не менее древними и знатными, чем его собственный. Такие люди в вермахте всегда были редкостью, а с 1942 года — и подавно. Правда, люди знатного происхождения не идут в изобретатели, с другой стороны, черт знает, какие прихоти могут взбрести им в голову. Каждый немецкий рыцарь имеет право на собственное хобби; в конце концов, император Рудольф был алхимиком, а престарелый князь Гюнтер фон Кольдиц коллекционировал пуговицы — что еще полбеды — и с этой целью наловчился ловко срезать их с верхней одежды знакомых и даже малознакомых людей, попадавшихся ему навстречу во время ежевечерних прогулок, — что уже несколько хуже.

Представив себе этого дородного старика с лезвием в руках, охотящегося в парке преимущественно на дам, у которых, как известно, пуговицы и красивее, и разнообразнее, генерал невольно заулыбался. В защиту переминавшегося у стенки майора выступил голос крови, и Топпенау быстро сдался. Церемонию расстрела пришлось отложить на неопределенно долгий срок. Впрочем, как все истинные аристократы, генерал был терпелив и кроток.