Ольга - Житие мое 2003

Народ, никто не знает — кошки умеют становиться невидимыми или проходить сквозь стены?????

#

Тайна века:)))

Tags: дело житейское

Нет, все-таки кошки не умеют проходить сквозь стены!:))))

Я обнаружила логово этой партизанки:)))

Между диваном и стеной стоит картонный ящик, на который навелены пледы и подушки, и, оказывается, этот ящик пустой, и повернут отверстием к стене! Так кошка протискивается в щель шириной с ладонь и оказывается внутри ящика, где и пережидвает мой праведный гнев…

Опять, кстати, паззл развалила…:))))

#

Сидю, думаю…

Tags: ВБП, книШки

Стоит ли мне продолжать проект про Кощея или ограничиться первой сказочкой?

Ежели летним утречком к окошку подойди да из оного на белый свет с высоты терема выглянуть, весь стольный град как на ладони ляжет — хоромы боярские, лавки торговые, капище обветшалое — волхв молодой, рясу подоткнув, главному идолу нос отпавший прибивает с почтением, — избушки там всякие, людишки по улочкам мощеным снуют с пользою, цыгане табор у реки Смородины разбили, медведя бороться учат — или ломает он там кого? Все бы хорошо, да смотреть тошно — во рту сухость, в голове тяжесть. Может, думаю, указ измыслить, чтобы петухи в таку рань несусветную кричать не смели? Да только птицы они дурные, поди втемяшь им, что царь-батюшка почивать

изволит. Староверные птицы — чуть солнышко взойдет, давай орать на радостях, а мне оттого недосып и беспокойство великое. одергал я за шнурок — внизу колокольчик отозвался, челядинец прибежал, принес рассолу для оздоровления. Отведал я оного, оклемался маленько, изволил одеться да в залу тронную сойти.

В зале окромя челяди токмо скоморох обретается, на моем троне, собака, дрыхнет, руки на груди скрестил, ноги на подлокотник забросил; бояре, поди, еще десятые сны глядят, а простой люд делишками своими пустяшными царя тревожить не осмеливается.

Подкрался я к скомороху, да как рявкну у него над ухом:

— А подать сюда Митьку-самозванца да бросить его в погреба пытошные!!!

Тот так с трона и покатился, только бубенцы на колпаке зазвенели. Покряхтел я, умостился на престоле отвоеванном, нагретом, корону нацепил, скипетр к руками прибрал.

— Ну что, — спрашиваю, — нацарствовался, дурень?

Протер скоморох глаза, через плечо от порчи поплевал троекратно:

— Ох, батюшка, и не говори — до того дивный сон соснил: будто летит на наше царство-государство змий трехглавый, крыльями хлопает, огонь из пастей пущает, на трех языках бранится: отдавай, мол, царь Лукоморский, мне в вечное пользование терем со всей челядью, ныне я в нем обретаться буду, свои порядки заводить…

Занятно мне стало:

— Ну-ну, сказывай дальше… А я что? Сам гаду головы порубил аль богатырей на подмогу кликнул?

Поскучнел скоморох:

— Ты, царь-батюшка, при виде змия через заднюю дверь в одном исподнем утек…

— Эх, — говорю, — на троне дрыхнешь, а толкового сна соснить все одно не умеешь. Где это видано, чтобы цари от змиев в исподнем утекали? Ты, небось, не разглядел толком али переврал, первым в репу хорониться кинувшись!

Поглядел скоморох на меня грозного, живо одумался:

— Переврал, батюшка, не вели казнить! Ты за мечом семипудовым в кузню побег, а в исподнем — чтоб дышалось легче и поспешалось прытче!

— Я сейчас тебя, пустобреха, самого вон прогоню, чтоб не возводил на царя всяку напраслину! Вишь, распустился — царя с трона выжил, пакости на него снит, скоро и вовсе шапки ломить не будет, придется вкупе с головой сымать!

Скоморох за словом в карман не лезет:

— А кто ж тебе тогда, батюшка, правду-матку в глаза резать будет? Без головы оно несподручно!

— Твоя, — говорю, — правда не из головы приходит, а вовсе даже из другого места, небось приноровишься. Никто тут меня с утра не искал, не справлялся?

— Волхв Дубомысл, советник твой наипервейший, уже два раза заглядывал, бумаги на прочтение да утверждение приносил, мне подписать не доверил. Эх, хорошо, поди, царем быть — знай себе сиди да бумажки подмахивай, захотел — зелена вина выпил, захотел — яблочком наливным заел, а прискучило — девок кликнул, сплясали бы чего, песенкой увеселили…

— Я бы тебе, — говорю, — золотареву грамотку на чистку ямы выгребной остерегся на подпись давать! Что ты, дурень, в делах великих, государственных, понимаешь? Это тебе не поле с утра до вечера пахать — знай за плугом ходи да посвистывай, усталость от того токмо телесная и дюже приятственная, я же день-деньской обо всей державе печалюсь, ночи напролет сны мудрые гляжу, а не змиев похабных, дабы народу моему жилось припеваючи.

— Ну, положим, не день-деньской, — перечит скоморох нахальный, — раньше обеда тебя, батюшка, не всякий раз добудишься, а опосля оного тем паче, так со стулом в опочивальню и заносят. И касательно ночей сомнение великое — сказывал постельничий, будто твое величество нынче во сне хихикать изволило и Федору каку-то поминать…

— Ты, дурень, на меня свой колпак не примеряй — не от хорошей жизни я по застольям здоровье трачу, то и не застолья вовсе, а приемы фицинальные, на коих с купцами чужедальними дела торговые ведутся, а у послов заморских тайны секретные выведываются! Вишь, как я ослаб — по ночам от устали нервной хихикаю, матушку покойную зову…

— Так ее же вроде как Всеславой звали? — Дивится скоморох.

— То-то и оно, до того я, болезный, заработался — забыл, как маменьку родную величали, земля ей пухом!

— А кто давеча купцу кусманскому державу продал и послу копыльскому про огонь самородный рассказал?

— Для хорошего дела ни державы, ни скипетра не жалко, у меня для такого случая запасные выкованы, а про огонь пущай знают, небось остерегутся воевать, а там, глядишь, волхвы его и в самом деле измыслят… Дураком ты, Митька, родился — дураком и помрешь; с малолетства около царя отираешься, а деяний его мудрых по сю пору не разумеешь, с размахом мыслить не привычен.

Позвенел скоморох бубенцами:

— Куда уж мне, царь-батюшка, на тебя одна надежда! Пропали бы мы без тебя, как рудые мыши, только царским умом да третьей по счету державой и спасаемся…

Постучал я скипетром скомороху на устрашение, брови сдвинул:

— Говори, да не завирайся, в лести тоже меру знать надобно — подмазать подмазывай, чтобы не скрипело, а сверху донизу пачкать не моги. Проси волхва, дармоед, пущай тащит свои бумажонки, подмахну…

Волхв будто того и ждал, без зова явился, ногой дверь распахнул. За бумагами и не видать его, выше головы на руки скрещенные свитков всяческих наложил, идет-шатается, дабы кипе ненадежной урону не нанести. До стола так-сяк доковылял, хотел бумаги на краю пристроить половчей, да не вышло — градом на пол посыпались.

Осерчал я не на шутку: