Андрей Белянин - Охота на гусара

Не подумайте, будто бы партизанство моё было столь безвестным, что не вызывало зависти в военной среде. Появились всякие Фигнеры, Сеславины, кто-то ещё, а уж неуловимых народных мстителей – тех и вовсе не счесть.

Но заметил я, что некоторые партизаны, командуя частью войск, думают командовать армией и мнят себя полководцами. Вся стратегия их в том, чтобы отрезать противную партию и занимать пред ней позицию подобно австрийским методикам. Ясное дело – в конечном результате бьют их, как шавок подзаборственных!

Надобно твёрдо знать, что лучшая позиция для партизана не лицом и, упаси господь, не тылом к врагу, а в непрестанном движении вкруг оного! Противник не ведал: кто я, где сплю, куда бегаю, с кем воюю, зачем вообще сюда припёрся и всем мешаю?! «В рыло – да в кусты!» – вот истинная сущность тактики партизана, длительным опытом подтвердившая первоначальные воззрения мои.

А пока бедные бонапартисты бились над вопросами предыдущими, мне было легко с ними управиться. Двадцать девятого сентября партия прибыла в Андреяны, где встретил нас курьер, привезший мне разные бумаги и извещение о присовокуплении к нам казачьего Попова-тринадцатого полка. Усиленный таким образом до семисот человек, я воспрянул духом и преисполнился решимости творить воистину великие дела.

Казаки – ребята шустрые, деловые, отважные, герои и пьяницы. Но душой словно дети малые, простые, как подберёзовики; мы сразу поладили. Одна проблема – верхом ездить не умеют! Честное слово, на лошадях сидят хуже, чем попадья на метле. Пришлось срочно учить прямо по ходу партизанствования, чем и занялся опытный в таких делах ротмистр Чеченский. Взятый с Кавказа во младенчестве и воспитанный в России, он обладал горячим нравом, бешеной отвагой и полным отсутствием чувства юмора.

Ротмистр, обучая казаков ускоренным методом, сажал их верхом, потом подходил к каждой лошади отдельно и давал ей по заднице плетью. Та взвивалась на дыбы и, как дура, неслась вскачь, не разбирая дороги! Казак орал, молился, матерился, но если хотел жить, то из седла не падал, держась зубами. Потом все возвращались поодиночке, с бледными лицами, кривыми улыбками и ногами колесом, успешно сдав аттестацию.

Однако ж эта методика натолкнула меня на мысль об изобретении тактики «рассыпного отступления», которая с успехом оправдала себя при встречах с более превосходящим противником. Впредь мои отряды просто «рассыпались» в стороны и, оголтело вопя, неслись кто куда вёрст десять-двадцать, собираясь впоследствии в заранее оговорённом месте. Французы нас так далеко никогда не преследовали – их пугали русские расстояния и неухоженные дороги.

Должен с удовлетворением признать, что казаки-поповцы «тринадцатые» во всём прочем показали себя весьма понятливыми и на следующий же день всей бригадой совершили свой первый подвиг. Представьте себе, они замели того самого полковника, что был послан меня поймать!

На рассвете у мосточка через Вязьму два казака на дереве тихим свистом подали знак. Дозорные открыли одинокого офицера, идущего пешком по дороге с ружьём и собакою. Тут же десять человек сели на коней и бросились в атаку, потом один прибежал за подкреплением: уж больно свирепый спаниель попался! Но силами двух сотен всадников француза окружили и привели к отряду. Это был 4-го Иллирийского полка полковник Гётальс, большой охотник стрелять и пороть дичь. В запале опередивший батальон свой, он шёл вприпрыжку, неся в сумке убитого русского тетерева. Мы скорбно склонили головы, конфисковав тушку как вещественное доказательство разнузданного поведения неприятеля на нашей земле! Сам полковник долго не мог успокоиться и, к вящему интересу казаков, постоянно восклицал: «Malheuruse passion!»

– Пагубная страсть! – без затруднений перевёл я для особо любопытствующих.

Парни вздыхали и сочувственно похлопывали полковника по плечу:

– Страсть, говорит, погубила… Видать, уж такая страстная баба была – без тетерева и нос в постелю не суй!

– Точно, у них ведь, у французов, всё не как у людей. И страсть такая пагубная-а-а…

– Да уж, зазря ядра не чеши! Он своей ля фам хотел лямур сделать, а она ему – уви, уви, уви… «Отвянь, кобель!» в смысле.

– Так, может, налить мужику? Сгорит ведь от неотстрелянности…

Гётальс в русском не понимал ни бельмеса, но общую сочувственность по мужской линии уловил и даже вовремя пустил слезу, за что и был обласкан горячительным.

Окончилось это печально: отпросившись в кусты по «уважительной» причине, злодей подло бежал, похитив одну из лошадей, офицерскую саблю Храповицкого и мою записную книжку. Там были только стихи и пара сердечных писем, но тем не менее я воспылал гомерическим гневом и ринулся в погоню. Не то чтобы очень уж хотелось кого-то там догонять (тем паче что тетерев и спаниель остались у нас!), но воспитательный пример командира должен был соответственно настроить подчинённых – французу спуску не давать! Нигде, ни в чём, ни при каких обстоятельствах! Вот, собственно, на этом я и погорел…

Обычно ежели мне куда очень надо, так на разборки собиралась вся партия, а тут… В общем, они почему-то решили, что это моё личное дело и в дуэли благородных господ прочим лезть неаристократично. Но драгунский полковник оказался лихим малым и сам напал на меня в чистом поле. Хладнокровно разрядив в противника оба пистолета (одна пуля пробила верх его каски, другая отстрелила левую шпору!), я принял сабельный бой, заставив наглеца искать спасения в бегстве. Однако же в лесу француз вновь перехватил инициативу…

Вот так, гоняясь друг за другом, с руганью и попеременным успехом, мы довольно далеко отошли от знакомой мне местности. Солнце нырнуло в серые тучи, лес густел на глазах, и сама природа русская, видимо, очень устала от нашей невразумительной беготни взад-вперёд по бурелому. Когда конь мой проявил первые признаки усталости (закусил удила, повернул голову и одним взглядом выказал всё, что он обо мне думает), я вдруг заметил за еловой порослью крепкий забор. Знать, и в этих дебрях живут люди, а там, где они живут, партизану всегда найдётся уголок отдохнуть и спрятаться, дабы с новыми силами…

Короче, я направил запыхавшегося скакуна к дикому хутору, под защиту родного сиволапого крестьянства. Да будь они хоть разбойниками в четвёртом поколении, неужели же посмеют отказать в помощи героическому защитнику Отечества в сей трудный для Родины час?! Надо только заманить француза поближе к частоколу, и сознательные поселенцы вмиг обрушат на голову супостата телегу с грибами, бочку сахарной свёклы или чем там они ещё промышляют…

Мне не довелось обучаться тонкостям сельского хозяйства, однако же в тактическом плане готов дать сто ходов хоть самому Наполеону! Я привстал на стременах и убедительной жестикуляцией на пальцах показал невоспитанному бонапартисту всё, что я думаю о нём, о его родителях, невесте, бабушке по линии матушки и всей их лягушачьей Франции в целом. О, поверьте, он меня отлично понял… Судя по тому, как побагровело холёное лицо полковника, в услугах опытного переводчика он не нуждался и за державу обиделся в достаточной мере. Его конь, загнанный не менее моего, из последних сил взвился на дыбы и, нехотя взмесив передними копытами воздух, понёс своего пылкого седока в последнюю атаку. Я поднял испытанный клинок, припал губами к эфесу и, взметнув шашку над головой, что есть мочи замолотил рукоятью в ворота: