Ольга Ларионова - Ломаный грош

Так вот, оказалось вдруг, что бояты ничегошеньки не боялись. Еще земля не перестала трястись, а они уже попрыгали в дымящиеся пропасти, карабкаются по отвесным стенкам, выцарапывают что-то голыми руками, а потом все в яму сносят. Прилично натаскали, на глаз — кубометров десять грунта. Потом сели в кружок, мелодично так засвистели. На свист явились муравьи, тоже, скажу вам, не на сон грядущий вспоминать — с хорошую собаку животные. И каждый перед собой колобок какой-то катит.

И еще бабочки-траурницы не менее, чем с журавля. Крылья трепетные, бархатистые, с них иссиня-черная пыль так и сыплется.

С колобками да с пылью куча выросла до размеров среднего террикона. Что же, думаю, дальше? А дальше опять настал черед муравьев, принялись они эту кучу глиной замазывать; если бы из нее в разные стороны деревянные трубы не торчали — термитник, да и только.

Любопытно это все до крайности, одна беда — слишком близко от корабля. Инструкция такого не допускает. Так что вернись сейчас Рычин — и опять мне выволочка. А с другой стороны — возразить боятам я ничего не могу, потому что чувствую: от чистого сердца стараются, да еще и с превеликим удовольствием. Так что никак от этого не может быть вреда.

А понимать, что такое «хорошо» и что такое «плохо», — это у них врожденное. Вершина биологической цивилизации, одним словом.

А бояты мои тем временем, сидя в кружочке, ладошки солнцу подставили. Каждая ладошка серебрится, как вогнутое зеркальце, и все лучи концентрируются на термитнике. Аж дым пошел.

А тут еще и смерчи. Здоровенные, волками воют, прямо на боятов надвигаются. Только никто не шарахается; помашут, как на комара, — смерч вежливо так отодвигается. Или перепрыгивает через кого-то, и краешком не задев. Подползли они к самому термитнику, каждый смерч пристроился у конца деревянной трубы, и такое пошло — что там твое торнадо!

А мои аборигены, что в кружочек сидят, и вовсе детским делом занялись: катают что-то в ладошках, точно снежки лепят. Я пригляделся — нет, пусто у них в руках. Играют, значит. А что им не играть день-деньской, если у них цивилизация самая биологическая, а значит, все само собой растет — хоть булка, хоть трусики…

А вот под эти дружные прихлопы и самодеятельность началась: выскочила на вершину холма девчонка босоногая, юбочку плетеную травяную подобрала и пошла остренькими пяточками чечетку отбивать. Это прямо по раскаленной земле! Из-под ног струйки раскаленного пара так и брызгают, а девчонке хоть бы что — бьет пяточками, да так звонко, словно блюдо чеканит. И окружающие, на нее глядя, запели. И что удивительно — я как будто знакомые, земные слова узнаю. Только в целом бессмыслица получается:

«Едим брошь, едим брошь, едим брошь, брошь, брошь…»

Чушь, одним словом.

Смерчи между тем от земли оторвались, ласково так девчонку со всех сторон обдули и исчезли. Похоже, этот фестиваль народного творчества боятов приближался к завершению, и слава богу, что до прихода Рычина.

Только я так подумал — кто-то трогает меня за плечо и задумчиво так осведомляется: а что это за хор имени Пятницкого с солисткой на раскаленных угольях?

Командир! Вернулся-таки. В самый разгар! Со всем экипажем.

Я вскакиваю и начинаю объяснять, что у древних болгар тоже наблюдалось аналогичное развлечение и вообще церемония проходит в рамках какого-то традиционного обряда, к нашему посещению отношения не имеющего.

— Мы же, — говорю я, — по инструкции не имеем права вмешиваться ни в какие обрядовые и ритуальные действия. Чем пытать невинного вахтенного, спросили бы у этих…

Оглянулся, а этих и в помине нет. Только что в ладушки играли, а через миг — ни одного в обозримом пространстве.

Зато откуда-то сверху ударила струя воды. Зашипело тут, заклокотало, водоворот вспенился из жидкой грязи. Размывает холм прямо на глазах, и вода во все стороны утекает, а если на ее пути пригорочек, так она, не смущаясь, вверх по нему течет. На всем протяжении этого потопа мы под звездолетом отсиживались, и вдруг глядь — словно отрезало: ни капельки дождя, и солнышко светит. В лужах, естественно, отражается. И там, где недавно громадный термитник стоял, тоже золотая лужица, симпатичная такая, абсолютно круглая. Блестит себе.

А наша новенькая биологиня вдруг всплескивает руками и к луже со всех ног:

— Ой, мальчики, прелесть какая!

Кузюмов с Рычиным на всякий случай за ней бросаются. И замирают.

— Действительно, великолепно! — изрекает штурман после минутного созерцания. — Такого сувенира никто еще не привозил…

— Вот именно! — рычит командир, направляется ко мне и твердой дланью, овеянной космическими ветрами, берет меня за шиворот. — Признавайся, жаловался аборигенам на жизнь?

Пожимаю плечами — было дело.

— И говорил, что данным наших разведок — грош цена?

— Что-то вроде…

— И что мы побираемся на складах?

— Ну, не то чтобы побираемся, но все-таки…

— И что клянчим у освоенное плазматрончики полевые?

— Положим, не плазматроны, а мультигрейферы…

— И что наш «Молинель» гроша ломаного не стоит?

Тут я молчу.

— Узнаю космопроходца по жалостливым словесам! Поди сюда, плакальщик вселенский, полюбуйся — твоя заслуга!

Что делать — подошел. А там лежит блестящий золотистый диск, метра полтора в диаметре. По ободу — изящнейшая чеканка: сплетенье виноградных лоз, где вместо ягод — крошечные галактики, а из-под листочков выглядывают разные диковинные конструкции, по-видимому, знаменующие развитие земной техники, а если честно признаться — помесь гетеродина с отверткой для работы в невесомости. А в самой середке этого затейливого венца — здоровенная единица и четкая выпуклая надпись, выполненная дециметровыми литерами

ОДИН ГРОШЬ.

— Иди подбери монетку, — приказывает командир, — тебе говорю, позорище десантного космофлота! Доплакался-таки до того, что подали ему на бедность…

И тут вдруг возникает мелодичный голосок нашей биологини:

— Ну это с какой стороны посмотреть, — говорит она столь естественно, сколь может это сделать только тот человек, который не усвоил первую заповедь космолетчика: с командиром не спорят. — Зато теперь наш Стефан располагает уникальной монетой, за которую передерутся все нумизматы мира. Если бы только еще убрать мягкий знак…

Вот так мы и отбыли с Земли Григория Полубояринова, увозя с собой уникальный сувенир и потихонечку радуясь тому, что бояты не пришли нас провожать: не пришлось краснеть, благодарить за поданный грошик.

Но неожиданно благодарность получили мы сами: когда «Молинель» отошел от Боярыни на добрую сотню тысяч километров, экран межпланетной связи вдруг сам собой загорелся, и на нем в масштабе один к одному возник мой аксакал, который понятия не имел не только о гиперпередаче сигналов в космосе, но и о простейшем детекторном приемнике.