Венсеслао Флорес - Человек, который купил автомобиль

Дон Педро пожал плечами.

- Каждому члену нашего Клуба под силу даже большее. Вам, молодой человек, я могу только сказать, что на хорошо управляемой машине можно без труда догнать счастье, каким бы оно ни было быстроногим. Живи сегодня Архимед, он бы попросил себе хороший автомобиль, ничего больше. Пятьдесят процентов членов нашего Клуба вступили в удачные браки только благодаря тому, что разъезжали в роскошных машинах. И жены у всех очаровательные: ни одна не принесла приданого меньше чем в миллион песет. Если вы возразите мне, что супруга Муньиса, нашего секретаря, не принесла ему ни сентимо, я могу на это сказать, что уж кому-кому, а Муньису повезло больше всех.

- Почему? - спросил я.

- Случай Муньиса, - задумчиво начал свой рассказ дон Педро, - не похож на остальные. То, чего он теперь достиг, меня восхищает, но, как ни прискорбно, справедливости ради я вынужден заявить: до того как с Муньисом произошло то, что произошло, он был всего лишь человеком, влюбленным в скорость. Он разъезжал, не подозревая, что скорое прибытие куда-нибудь, где ему абсолютно нечего делать, вовсе не единственное удовольствие, которое можно получить от своей машины. Ныне, ссылаясь на то, что Муньис свалил несколько телефонных и телеграфных столбов, его биографы заявляют, что в то время он был врагом прогресса; с не меньшими основаниями можно было бы утверждать, что он враг деревьев, ибо его машина кидалась на них, как разъяренный зверь. На радиаторе автомобиля Муньиса сплошь и рядом оказывались предметы совершенно посторонние, но никто не вправе делать из этого далеко идущие выводы. Я знаю точно, он сам мне по секрету открыл истину: дело в том, что Муньису еще только предстояло пройти путь, подобный пути в Дамаск, который проделал Савил, прежде чем стать апостолом Павлом. Вот и все.

Как-то ему взбрело в голову выпить аперитив за тридцать километров от дома. Был осенний день, теплый и грустный. Как всегда с вожделением, Муньис вцепился в руль и понесся, как ураган, по шоссе. Все было хорошо, пока он не доехал до поворота на восемнадцатом километре. Здесь машина пошла вплотную к внешнему краю дороги, но ничего бы не случилось, если бы одной сеньорите, жительнице тех мест, не вздумалось сесть у самой дороги почитать безупречно нравственный английский роман. Правым крылом машина Муньиса отрезала девушке обе ноги до колен. Наш добрый друг сразу понял, что произошло что-то серьезное; но естественное желание выпить вермут не поздней привычного времени и страх перед сентиментальными сценами побудили его увеличить скорость еще более. Он ожидал услышать у себя за спиной грубую брань, какой невежи осыпают автомобилистов, когда те на них наезжают, но тишину не нарушили ничьи голоса. Муньис подумал: "Или я убил эту сеньориту, или она очень хорошо воспитана".

Он продолжал свой путь. Выпил аперитив; потом еще один; потом еще два. Остался поужинать с друзьями, а в двенадцать ночи отправился домой, снова за тридцать километров.

Позднее я сам слышал, как он рассказывал: ночь была превосходная, аперитивы повлияли на него наилучшим образом, и он, в приподнятом настроении, напевая песенку, ехал довольно медленно. Достигнув поворота на восемнадцатом километре, он резко затормозил. Мощные фары его машины осветили сеньориту с книгой на коленях и выражением глубокой грусти на лице. Отрезанные ноги стояли тут же, обе в чулках из натурального шелка и туфельках. Растроганный Муньис вылез из машины и подошел к девушке.

"Никак не думал, что вас еще здесь застану", - смущенно пробормотал он. "Уйти отсюда сама я не могла, - отозвалась девушка, - после вас никто по дороге не проезжал".

Муньис обнажил голову. "Простите меня, пожалуйста. Это несчастный случай, всего-навсего. Могу я что-нибудь для вас сделать?" - "Никто уже не может ничего для меня сделать", - печально сказала девушка. "Позвольте мне хотя бы стереть пыль с ваших отрезанных ног и завернуть их во что-нибудь", - предложил Муньис после неловкой паузы.

Он наклонился к ногам сеньориты и решил, что стоит их похвалить. "Они прелестны", - сказал Муньис. "Я так не думаю, - ответила скромно девушка, - но они служили мне очень хорошо, и, кажется, я никогда не привыкну к тому, что у меня их больше нет". - "Я знаю совершенно определенно, сеньорита, - поспешил ее заверить Муньис, - что страховая компания, в которой я на случай подобных неприятностей застраховал свою машину, заплатит вам кругленькую сумму..." - "Для меня это не имеет никакого значения, - воскликнула она, - моей беде деньги не помогут! Самое худшее не то, что я потеряла ноги. Вы знаете, сколько сейчас времени?" - "Двадцать минут первого". - "Вот именно, сеньор: двадцать минут первого ночи, а я здесь! Что подумают обо мне дома и во всем нашем городке? Неужели вы не понимаете, что я навсегда опозорена? На улице, где мы живем, еще не было случая, чтобы дочь уважаемых родителей вернулась домой после наступления темноты". - "Но ведь вы можете объяснить... они поймут... вы покажете им свои ноги..." - "Они скажут, что это только предлог, - простонала девушка, - вы не представляете себе, как подозрительны люди в маленьких городках... А показать им отрезанные ноги... я бы не смогла... мне было бы стыдно..." - "Я вас провожу и объясню им, что произошло..." - "Если я появлюсь за полночь в обществе мужчины, будет еще хуже. Я погибла, совсем погибла! Теперь мне уже никогда не восстановить свою репутацию!" - "Могу я хотя бы довезти вас до дома?" - "С вашей стороны любезнее всего было бы оповестить о случившемся моего отца. Он председатель конгрегации посещающих раннюю заутреню".

Какой-то миг Муньис колебался. Потом решительно взял девушку на руки, перенес в машину, ноги положил на заднее сиденье и повез ее домой.

Когда Муньис увидел отца девушки, он снял шляпу и сказал: "Имею честь просить у вас руки вашей дочери, которую ненамеренно скомпрометировал".

И они поженились. Он счастлив. Жена его ест меньше любой другой женщины, потому что питать ей нужно не целое тело, а его часть, пусть даже большую; почти все время она дома и еще ни разу не попросила у него денег на туфли, чулки или мозольный пластырь. И по Алькале не прогуливается, не строит никому глазки. Мне Муньис говорил, что не женился так долго именно из страха, что его жена будет прогуливаться и строить глазки. Будьте уверены, ее он не променяет ни на какую другую женщину.

Гарсес стал упрашивать дона Педро рассказать мне о приключении, открывшем тому двери Клуба Творческого Автомобилизма. И разговорчивый кабальеро, отодвинув бокал, в котором, сказать правду, не оставалось уже ничего, кроме пены, начал: